не сдалась бы и не разрешила мне поплавать, не важно, холодно было или нет. – Но я продолжал проситься в воду.

Лицо Калеба снова темнеет – неверно.

Нет, Дэниэл не канючил. Он не был похож на меня. Он был хорошим.

– То есть мне хотелось делать это, но я понимал, что было слишком холодно. И я послушался.

Теперь Калеб улыбается, но мое колотящееся сердце не утихомиривается.

– Пойду принесу нам что-нибудь поесть, – говорит он и через несколько минут возвращается с двумя тарелками с яичницей и термосом с кофе под мышкой. У кофе просто невероятный, знакомый запах.

– Можно мне немного?

– Нет, – хмурится он. – Кофе только для взрослых. – Он вручает мне холодный стакан яблочного сока, и я делаю глоток. Желудок сжимается. Я действительно хочу кофе – горячего, сладкого, со сливками, успокаивающего.

Это желание так сильно, что я прошу:

– Совсем немного? Я замерз.

– Если тебе холодно, я принесу овсянку.

Откидываюсь на подушки.

– Нет, не надо, все хорошо.

Он издает смешок.

– Забавно ты теперь говоришь.

– Ты о чем?

– У тебя голос большого города.

Я никогда не считал пригород Далласа большим городом, но по сравнению с местностью, где мы сейчас находимся, так оно и есть. Меня пугает, что я понятия не имею, где мы сейчас.

Калеб отпивает из термоса.

– А еще что-нибудь помнишь?

Я не очень понимаю, о чем он спрашивает. Помню ли я еще что-то о том дне на озере? Или вообще обо всем?

– Э… – поднимаю глаза к потолку, делая вид, что вспоминаю. – Что-то помню. Но туманно.

– Это из-за экспериментов.

– Ну да… – киваю я на всякий случай.

Он потирает тяжелую челюсть, которая сегодня выбрита.

– Я хочу знать, что они вытворяли с тобой, но копать тут рискованно. Нужно, чтобы память вернулась к тебе естественным путем. Это случится, когда в твоем организме не останется лекарств.

– Сколько… сколько времени, ты думаешь, уйдет на это?

Он пододвигается ко мне.

– Ты умеешь хранить тайны?

Внезапно мне становится трудно сдерживаться, и я с преувеличенным вниманием оглядываю комнату.

– Думаю, да.

– Все изменится, когда пойдет метеоритный дождь.

Метеоритный дождь? Почему это словосочетание кажется мне таким знакомым?

И тут я вспоминаю. Огромный экран в темной аудитории в первый день в школе. И Эван Замара вещает: «В нашей теперешней жизни или даже в следующей не случится больше ничего подобного».

– Ты имеешь в виду метеоритный дождь, который пройдет в августе?

Глаза Калеба прямо-таки загораются.

– Ты знаешь об этом?

Я киваю.

– Это хороший знак, очень хороший.

Пытаюсь справиться с охватившей меня паникой. Я не могу оставаться здесь до августа. До него почти что год.

Жую пережаренную яичницу, пью сок, дрожу.

– Послушай, сын. Мне сегодня на работу.

Работа. В памяти возникают образы дедушкиного и маминого офиса – в небоскребе с огромными окнами, из которых виден Даллас до самого горизонта, и тысячи машин, и улиц, и людей.

– Не хочу оставлять тебя одного, но выбора у меня нет.

– Это… это о’кей.

– Подожди. У меня для тебя кое-что есть. – Он стремительно выходит из комнаты и возвращается с вращающимся офисным креслом, которое толкает по полу. На его сиденье лежит пакет из коричневой бумаги. – Ты же не думаешь, что я оставлю тебя на целый день без возможности передвигаться.

– Э, нет. Это здорово.

Это потрясающе. Он оставит меня одного на целый рабочий день – и в моем распоряжении будет несколько часов на то, чтобы освободиться. Смотрю, как он выкладывает на тумбочку воду в бутылке, крекеры, другие непортящиеся продукты.

– Я горжусь тобой, Дэниэл.

Я, ошарашенный, поднимаю на него глаза.

– Гордишься?

– Ну конечно. Даже представить не могу, как это страшно, но ты у меня храбрец.

Он проводит рукой по моим волосам, и по всему моему телу бегут мурашки. Это совсем не то, что я чувствую, когда меня ласкает мама, и я прихожу в раздражение. Это напоминает вторжение на чужую территорию. Словно кто-то проник в мой дом и грабит меня. Мне хочется отстраниться, но я заставляю себя сидеть смирно и притворяться, что я ничего не имею против.

* * *

Как только Калеб уходит, я плюхаюсь в офисное кресло и, отталкиваясь правой пяткой, еду на нем. Это получается у меня медленно – из-за цепи и боли, но я изучаю каждый дюйм комнаты. Ощупываю доски пола. Заглядываю под кровать. Я не знаю, что ищу. Может, скрепку для бумаг, чтобы поковыряться в замке? Аварийный люк?

Я изучаю все, что стоит на полках, и вдруг замираю на месте. Люк Скайуокер держит в руке крошечный световой меч.

Беру его, сую в замок на кандалах – и оказывается, что меч подходит к нему.

– Ни хрена себе!

Наклоняю ухо к кандалам, как это делают преступники в кино, словно могу слышать, как меч проворачивается в замке. Я не знаю, получается у меня что-то или нет, и тут слышу резкий щелчок.

Вынимаю меч – но от него остался лишь обломок.

– Нет, нет, нет. – Калеб будет отпирать кандалы, не сможет вставить ключ в замок и поймет, что произошло, и мои терпение и притворство пойдут псу под хвост.

Трясу ногой, стараясь, чтобы оставшийся кусочек меча выпал из замка, но это не помогает, и я лихорадочно осматриваю комнату в поисках другой крошечной вещицы, с помощью которой можно было бы достать обломок, но ничего не нахожу. Потерпев поражение, заползаю в кровать и смотрю в потолок.

Смотрю, и смотрю, и смотрю.

Когда я просыпаюсь, я по-прежнему один в комнате. Калеб действительно ушел надолго.

Трясу лодыжкой, пробуя вытряхнуть обломок. Не получается.

Съедаю несколько зачерствевших крекеров. Делать мне нечего, и я снова ложусь в кровать, опять сплю и, когда просыпаюсь, чувствую себя одновременно усталым и на взводе.

Опять жую крекеры, пялюсь в стены – мальчики все запускают и запускают воздушного змея. Трясу лодыжкой – и наконец-то! Обломок меча Люка падает на одеяло.

Улыбаюсь.

Но мое ликование кратковременно.

Каков период полураспада счастья?

В этой комнате он совсем недолог. Но что такое быстро и что такое долго? Мне кажется, Калеба нет пятнадцать часов, а может, и двадцать. Что, если с ним что-то случилось? Что, если он попал в аварию и не может добраться сюда? Что тогда будет со мной?

Ответ приходит немедленно. Я умру.

Умру, прикованный к кровати.

У меня создается впечатление, будто кто-то зажал мне рот и нос – я не могу дышать.

В глазах становится темно. У меня снова кружится голова.

Я по-прежнему пребываю