И я отключила логику.

Просто шагала вдоль столов, скользила взглядом по всему и ничему одновременно, дрейфовала, как лодка без паруса. Вслед за течением, вслед за толпой. Цепочки, кольца, стулья, старинные комоды. Брошки, браслеты, пластинки, вещи неизвестного мне назначения – не то салфетницы, не то утратившие ныне смысл приборы сервировки стола…

Куклы, вышитые подушки, сумки. Стол, еще стол, еще.

Наверное, идеи иногда приходят просто так. Просто мелькнувшая в голове картинка – не маяк, не нечто ценное. Игры разума.

Еще пара десятков шагов – и рынок закончится. Я не буду проходить его в обратную сторону, я прыгну домой.

И вдруг я увидела ее. Маленькую статуэтку девочки, шагающей по планете. Увидела для себя, не для Дрейка – узнала в свободной поступи себя…

Фигурка девочки на земном шаре была небольшой, чуть больше теннисного мяча. Исполненной до того искусно, что, казалось, ощущается до сих пор детская решимость узнать этот мир во всех его красках. Радостный взмах рук, два шальных хвостика по бокам головы, выражение глаз восторженное.

Это же я.

И добавила мысленно: «Мам, это же я». Девочка покоряла мир – свой собственный. Короткая юбка, сапожки, кофта-пиджачок.

И я не удержалась, взяла ее в руки – хрупкую и такую цельную.

Сбивчиво заговорил на французском продавец – приятный усатый дядька с добрыми карими глазами. Что-то про ключ, который вставляется снизу, что-то про сломанный механизм, который некому починить. Мол, если отыскать мастера…

Не знаю, каким образом я понимала его речь – я не разделяла фразы на слова, я просто позволяла течь ей через голову, вычленяя нужное. Когда-то девочка после заведения ключа шагала, планета вращалась. Теперь все застыло, все ждет ветра, как лодка.

И я задала ему одну-единственную фразу:

– Сколько?

Дядька понял. Я отчаянно боялась, что он назовет цифру более ста евро – у меня в кошельке с собой больше нет. Придется срочно отыскать, пока не ушел. Где, как? Придумать. Но он ответил:

– Vingt-huit.

«Двадцать восемь».

И я, сжимая находку, тут же протянула ему сто. Не торгуясь. Небольшая цена за то, что мне подошло. Да, пусть фигурка еще нерабочая, однако я уже знала, как именно доделаю ее, во что превращу в самом конце. И пусть подарок «пустой», не имеющий смысла, – я бы им гордилась, подари мне кто-нибудь такой. Я бы любовалась им, стоящим на полке, подходила, брала бы в руки.

Дядька засуетился. Оказалось, у него сдачи – пятьдесят евро одной купюрой. Остальное нужно разменивать, и я махнула рукой – не надо, мол.

Он удивился.

«Не нужно» – махнула я международным жестом. «Забирайте, все ваше».

Его глаза потеплели еще больше.

– Merci.

– Merci beaucoup. – Отозвалась я фразой из «Мушкетеров» и зашагала прочь быстро: я отыскала то, что хотела.

Эта девочка снова будет ходить. А рядом с ней повиснет, освещая мир, удивительно яркое солнце – свое, маленькое. И это солнце будет символизировать Дрейка. Он поймет.

Я не сразу услышала, что мне что-то кричали сзади. Обернулась только тогда, когда мне осторожно постучали по плечу. Остановилась, развернулась, и пожилой мужчина с добрыми глазами вложил мне в ладонь маленький ключ.

Нордейл

Рэй и Тамарис

Она часто бывала в этой комнате, которую они оборудовали для находок, – «комнате сокровищ». Специально отвели помещение с большими окнами, выкрасили стены в перламутровый цвет – на его фоне вещи смотрелись благороднее.

И стояла Тами у любимой шкатулки, которую вынесла из пещеры во время последней вылазки на Гаруинов остров. Самолично добыла ее, с трудом пробираясь по узким лазам, вся перепачкалась тогда, оцарапалась, но трофеем чрезвычайно гордилась. Шкатулку после возращения в Нордейл отнесла мастеру для чистки, а камни протерла и отполировала сама – все двадцать пять штук.

Названия минерала Рэй не знал – может, драгоценный, может, нет, – но выглядели камни красиво. А ночью еще и светились. Разноцветные, пара «туманных», остальные кристально-прозрачные, не идеально круглой формы, но близкой к тому.

– Я подарю ему ее, эту шкатулку, – произнесла Тами, услышав за спиной шаги.

– Кому?

– Дрейку.

Хантер затих.

– Почему… её? – Он знал, что Тамарис обожает эту находку, часто перебирает каменья, рассматривает их. – Она ведь твоя… любимая.

– Поэтому и подарю. Чтобы он видел, каким красивым создал этот мир. Знаешь, я тут подумала, ведь он может этого не знать.

– Он же Творец. Как он может этого не знать?

– Может. – У Тами на все имелось свое мнение. – Знаешь, математики задают формулу, и дальше фрактал вырисовывается по ней. Конечная фигура может формироваться долго и постоянно менять очертания. Так вот, если Дрейк создавал этот мир формулами, а именно так мне иногда кажется, он попросту не может знать, во что именно каждая из них в итоге превращается. Вероятно, он задает начальные и контрольные точки. Но он не следит за каждым конечным результатом, улавливаешь мысль?

Хантер мысль улавливал. Просто ему нравилось смотреть на обнаженное загорелое плечо в этой майке на узких лямках.

– Понимаешь, – продолжала Тами, не замечая, как по ее затылку, спине и очертанию плеч скользит любящий взгляд, – он может просто пожелать «остров». Или остров с непроходимым лесом, дебрями и сокровищами в пещерах. Но он же не будет самолично отыскивать каждое, чтобы узнать, во что превратилась его мысль? Ведь так?

– Вероятно…

– А я хочу показать ему эту красоту. Чтобы он увидел. – «Чтобы восхитился так же, как и я». – Такое нельзя не оценить.

Рэй к этому мнению держал нейтральную позицию. Которая, наверное, склонялась больше к согласию, чем к несогласию.

– Не жаль будет?

– Мы ведь найдем еще.

Не успел он коснуться губами шелковистой кожи, как Тами озадачила вопросом:

– А что подаришь ему ты?

– Я просто примажусь к твоему подарку, – шепнул Рэй со смешком.

«Так нечестно! – ожидал он услышать в ответ, но Тами лишь улыбнулась. – Пусть шкатулка будет от нас». Нет, он, конечно, подумает о своем подарке отдельно.

– А еще я попрошу у него новую карту, – бесцеремонно добавила та, чьего плеча он все-таки коснулся губами ласково, почти невесомо.

И Хантер завис. Нет, он давно излечился от перманентных «зависаний», одолженных ему некогда антиматерией, но завис, потому что никак не мог понять – ему изумляться или смеяться?

– Но это же его день рождения, не твой?