Почему-то эти простые и знакомые движения пальцами заставили ее наконец войти в реальность происходящего. Как-то сразу открылось, принялось горем, что нет больше ни мамы, ни Наташки… Вдруг увидела, что капнула в кружку слеза со щеки, и потрясла головой, заглатывая слезы обратно — молоко-то соленым будет, Веронике не понравится…

— Вот, теть Поль. Тут на два кормления хватит. Только бутылочки нет…

— Ой, да не беспокойся. Вон Машка принесет, попросит у кого-нибудь. А ты давай, давай, одевайся…

Машка уже протягивала какие-то вещи — черные брюки, длинную черную кофту на пуговках. Чужая одежда, чужие запахи… Все чужое. Теперь ничего своего нет. Теперь вообще ничего и никого нет, кроме Вероники!

— А пальто, смотри, Галька Романова отдала, совсем новое, — виновато тарахтела над ухом Машка. — И сапоги тоже. Правда, я посмотрела, там подметка отваливается, приклеить бы надо…

За окном, в тишине зимней улицы, вдруг послышался шум заглушаемого мотора подъехавшей машины, и сердце болезненно сжалось в предчувствии. Она знала, уже поняла, кто приехал.

Шаги в сенцах, торопливые, знакомые. Открылась дверь…

— Сережа. Сережа… А мамы с Наташкой больше нет… Они… Они…

Шагнула навстречу, упала ему на грудь, зашлась наконец рыданием.

— У нас ночью дом сгорел… Маму с Наташкой не спасли! Вернее, они сами!

— Ну, ну… Я все знаю, Надь…

Что послышалось в голосе — отчужденное. Нет, не совсем отчужденное, а будто и не в ее сторону эти короткие фразы были направлены. Подняла голову, поймала его взгляд… Ну да, он же на Мишеньку смотрит. Жадно смотрит, с любовью. Он только из-за сына так быстро и примчался.

Отстранилась, дала дорогу. Он глянул виновато, быстро подскочил к кровати, присел на корточки, дотронулся до бледной щечки спящего малыша.

— Какой большой уже… Вытянулся, изменился… Надь, а это чей ребенок рядом с ним?

— Это… Это моя дочь, Сережа. Вероника.

— Дочь? — сидя на корточках, глянул снизу удивленно. — Твоя дочь?

— Нуда…

— Такая кроха…

Тревожное смятение вдруг плюхнулось у нее внутри, прорвалось через горе, забило рыбьим хвостом — надо же сообразить успеть, соврать ему сейчас правильно, чтоб он, не дай бог, не догадался…

— Ей месяц всего. Я в начале ноября родила.

Он кивнул головой, соглашаясь довольно равнодушно. Наверное, зря испугалась. Наверное, и не помнит ничего…

— Ты бы лучше, мил-человек, сходил с Надюхой на фабрику, насчет похорон договориться помог… — тихо произнесла за их спинами тетя Поля. — Вон она едва на ногах стоит! Тем более ты вроде как родственник, хоть и бывший…

— Конечно… — торопливо поднялся Сергей на ноги. — Я все сделаю, займусь делами. Спасибо вам, что приютили Надю с детьми.

— Ну, это уж! Я бы и без твоего спасиба сообразила! — сердито фыркнула тетя Поля. Развернулась, пошла в кухонный закуток, бурча на ходу: — Ишь, приехал тут, раскомандовался…

Хоронили маму с сестрой на другой день. Фабричные расстарались, даже какую-то комиссию организовали по проведению похорон. Все-таки и мама, и Наталья всю свою рабочую сознательную жизнь фабрике отдали…

Утром, в день похорон, Надя, покормив Веронику, принялась укутывать ее в теплое одеяльце. Выглянула в окно — снег поземкой метет…

— Теть Поль, дайте мне еще одно одеяло! Боюсь, Вероника замерзнет…

— Да ты что, девка, совсем с ума сошла, ребенка на кладбище тащить? Простудишь ведь, заболеет! Оставь ее мне, ишь чего удумала…

— Но как же, теть Поль… Это же родная бабушка с тетей…

— Так она ж малая еще, не понимает ничего! А вот Мишатка пусть идет, ему надо с мамкой да с бабкой проститься. А малую — оставь.

Народу в траурной процессии собралось много, почти весь поселок пришел. Закрытые гробы несли на руках до самого кладбища. Надрывная похоронная мелодия не умолкала ни на минуту, знакомые лица в черных платках, в шапках словно были вылеплены из одного куска мрамора — застывшие, скорбные, белые от мороза.

А мороз ударил нешуточный… Даже кладбищенские вороны пропали куда-то, не слышно привычного карканья. Странно, но ей совсем не было холодно. А может, и было, только она не чувствовала. И не плакала. Вдруг навалилась усталость от невыносимого горя, громкой музыки, от всей похоронной суеты… Хотелось одной остаться, вот тогда бы дала волю слезам. Да еще молоко по животу потекло — не успела сцедить как следует. Наверное, Веронике там не хватило…

— Надь, тебе плохо? Может, валерьянки дать?

Вздрогнула, будто очнулась. Сережа стоит рядом, смотрит тревожно, держит на руках Мишеньку. Куртку распахнул, упрятал его за пазуху, как котенка. И руками обхватил, будто сейчас отберут… Подумалось вдруг с болью — не бойся, никто теперь на сына не покусится…

Поминки устроили в фабричной столовой. Места всем не хватило — долго гремели стульями, переставляли приборы по столу, рассаживались кучнее. Она хотела было к Веронике сбежать, да не пустили — сказали, не по обычаю. Кто-то из женщин суетливо набросил ей на плечи цветастую шаль, чтобы скрыть мокрые молочные пятна на кофте. Хорошо, водку пить не заставили…

К тете Поле она потом бежала бегом — Сережа с заснувшим на руках Мишенькой едва поспевал за ней. Влетела в дом, почти выхватила орущую голодную Веронику из ее рук…

— Да что ты как бешеная! — отшатнулась тетя Поля. — Ну, покричало дитя маленько… Иногда можно, не убудет! Давай, корми, да пойдем разговоры разговаривать. Я там, в кухоньке, стол к чаю накрыла.

Наевшись, Вероника уснула, смешно отвалившись от соска розовым ртом. Надя уложила ее на постель, вышла в кухоньку. Села напротив Сережи, устало сложила перед собой руки.

— Ну, вот и все… Я так понимаю, ты прямо сегодня Мишеньку заберешь?

— Конечно, — растерянно пожал он плечами. — Я же отец, сама понимаешь… А документы какие-нибудь сохранились? Ну, свидетельство о рождении, например.

— Да, все есть. Они всегда в одном месте хранились, в ридикюле, смешная такая старая сумочка. Мама их сразу схватила, когда из дома выбегала.

Помолчали, глядя, как тетя Полина разливает по чашкам душистый травяной чай. Потом она заговорила снова, с трудом выталкивая слова:

— Понимаешь, она ведь выбежала уже… И Наташка тоже… А потом… Чего она с деньгами-то этими вдруг встрепенулась! Даже не сообразил никто, что надо бы силой удержать! И я… И я не сообразила — у меня Вероника в руках была…

— Надь… Не надо себя ни в чем обвинять, пожалуйста. От тебя все равно ничего не зависело. Просто в момент сильного стресса человек бывает неуправляем. Не чувствует опасности. Ты ни в чем не виновата…

— Виновата, не виновата… — сердито встряла в их разговор тетя Поля. — Чего уж теперь обсуждать-то, после всего… Лучше скажи, Надюха, что ты теперь делать станешь, тебе ж и головушку приткнуть некуда! Татьяна-то, царствие ей небесное, шибко экономная баба была, на страховку дома не тратилась, ты ж не получишь за него ни копейки!