еврейских семьях брачный договор оформляется в рамочку и висит на стене, как закон, по которому люди должны жить. А где здесь место любви? Если все оговорено, все обязанности прописаны, может ли любовь здесь жить, или это достаточно формализованные отношения?

Алекс: Я думаю, что беда всего нашего сегодняшнего поколения – мы начинаем с великой и страстной любви, а потом оказываемся перед фактом, что мы любим человека, которого не знаем.

Мы женимся на людях, которых мы не знаем.

Поэтому у евреев такие вещи оформляются.

Начнем с того, что все не так буквально, как вы говорите. Во-первых, брачный договор сразу отдается жене после брачного освидетельствования небесами. После хупы, брачной церемонии, она его берет, и он у нее лежит.

В этом документе, обратите внимание, основные обязательства накладываются на мужчину.

Если все в семье идет спокойно, уважительно – там всегда будут финансы. Я не говорю про большие деньги, но не будет критического недостатка.

Есть два вида мира.

Есть мир во время войны, когда ты приходишь к городу и, перед тем как его завоевать, ты предлагаешь мир. Я буквально цитирую Тору. Они подчиняются тебе, они поднимают руки, они платят тебе дань, они – твои подданные, они не становятся с тобой друзьями, хотя это тоже возможно.

Мир в семье – это гармония.

Слово «мир» на святом языке – «шалом» – это гармония.

Мужчина остается мужчиной, женщина – женщиной. Я остаюсь самим собой. Мы можем жить в любви и уважении. Гармония – это не когда она будет принимать только мое мнение.

Перед брачной церемонией люди соединяются, говорят: «Все, что было до тебя, теперь мое».

Это тоже по Торе.

Мы уже думаем заранее – а вдруг не получится?

Все должно быть оговорено, я считаю. Это не претит любви абсолютно.

Есть бизнес, а есть бракосочетание. Если в бизнесе ты можешь потерять деньги, то тут ошибка обходится дороже. Сошелся, развелся – это очень тяжело, болезненно. Это самый сложный бизнес в мире, который только может быть, он должен быть проверен со всех сторон.

Дмитрий: Алекс, расскажите, как вас воспитывали. Чему учили, чего от вас требовали? За что ругали или не ругали?

Алекс: Я родился в советской семье. Я не тот раввин, который вырос в религиозной еврейской семье.

Я больше читаю, чем питаю из прошлого. Но все моральные устои были больше связаны с определенной культурой поведения. Мне 55 лет, у меня шестеро детей, девять внуков. И я стараюсь им изначально сказать, что нужно воспитывать детей не по тому, как я говорю, а по тому, как написано в Торе.

Дмитрий: А чему вас папа учил?

Алекс: Он говорил такую вещь – если тебя человек предал один раз, он дурак. Если предал второй раз – ты дурак.

Я родился в еврейской семье, на Украине, где антисемитизм переваливал через все возможные границы. К сожалению, я сильно испытал на себе, что такое антисемитизм, и я не думаю, что что-то там сильно изменилось.

Это всегда очень тяжелый, болезненный момент. И уже будучи молодым, я уехал оттуда в Израиль и сжег все мосты.

Дмитрий: А в чем он выражался, антисемитизм?

Алекс: Когда ты с детства чувствуешь, что ты придурок, что ты грязный, что ты человек четвертого сорта. Я не говорю даже о втором, ты – четвертый сорт.

Тебя постоянно называют ужасными словами. Причем насмехаются над тобой те, кто обычно не умеет даже нормально говорить. Но иногда и интеллигенция тоже.

Когда ты постоянно униженный и оскорбленный – это психически делает тебя немного другим. На человека это очень сильно давит.

Чувствуя это на себе, ты меняешься. Это ущемляет твою свободу, но при этом повышает твою национальную гордость.

Дмитрий: А в чем конкретно это выражалось?

Алекс: Ты выходишь во двор, а ребята говорят: «Вон, смотри, жидочек вышел», «жид порхатый». Я не знаю, что за этим кроется, наверное, грязь какая-то.

Была у нас учительница украинского языка и литературы, Галина Ивановна.

Ты сидишь в классе, балуешься, потому что балуются все. И она тебе говорит: «О, смотрите, а мы думали, что евреи хорошо себя ведут». Украинская литература, как известно, слывет нескрытым антисемитизмом. Учительница почему-то всегда выбирала подлинники, я ее, кстати, уважаю за это. При этом украинскую литературу я знал исключительно и мог рассказать любой стих. «Назло врагам», – как говорила и говорит моя мама.

Галина Ивановна могла взять и процитировать Михаила Кацубинского, был такой винницкий национальный писатель, который писал: «жиденята гралися в калюже», что значит «жидочки играли в луже».

Вы можете себе представить?

Самое страшное – унижение другого человека, его достоинства. Тем более в детском возрасте – это очень тяжело.

У тебя должно быть постоянное чувство, что тебе надо быть лучше всех. Может быть, именно поэтому евреи так и поднялись во многих странах.

Они постоянно были под давлением, должны были кому-то доказывать, что они лучше всех. Я не считаю, что это правильно. До сегодняшнего дня у меня нет чувства ненависти к каким-то другим народам. Я всегда говорю своим детям – ты выходишь утром из дома и видишь, что человек убирает улицу, первое, что ты должен сказать: «Доброе утро!»

Я, наверное, был бы другим, если бы родился или жил в какой-то иной среде. Смотрю на своих детей – свободные люди! Я часто говорю – может, это вообще не мои дети? Я имею в виду в духовном плане. Они родились в Израиле, могут свободно себя вести, внуки родились в России.

Чтоб я, советский человек, мог представить, что мои внуки будут ходить по Москве в кипе и вот с такими шнурками на штанах, свободно говорить на иврите – я, наверное, сказал бы, что Машиах уже пришел, пришли мессианские времена и мы живем в другой период.

Дмитрий: Алекс, а Вы простили внутри себя тех людей, которые Вас обижали?

Алекс: Самое тяжелое чувство для человека – простить вот так, в общем. Мудрость человеческая приходит с годами. Я научился делить людей на две группы – хорошие и плохие.

Понятие прощения в наших святых книгах – это основной подход ко всему. Например, Тора говорит: «Нельзя простить амалека» – был такой народ, который ненавидел евреев без причины. И мы каждый год в Пурим говорим Всевышнему: «Сотри память об амалеке». И этого народа сегодня нет. Внутри – простил. Но быть в хороших отношениях мне сложно, я до сегодняшнего дня считаю, что евреям жить в странах, где есть