Буквально за день были сформированы бригады и звенья, назначены ответственные руководители, определен час и порядок отъезда. Учитывая важность предстоящего мероприятия, дирекция института выдала отъезжающим десять литров спирта, чтобы непогода не смогла сломить трудовой энтузиазм.

Вереница автобусов с «научным десантом» была воистину впечатляющей, она занимала всю улицу. Для ее сопровождения было выделено несколько милицейских машин. Маршрут нашего следования держался, вероятно, в глубокой тайне от всех, включая водителей, так как вскоре колонна свернула с шоссе раньше положенного и сбилась с пути. Выяснилось это в ближайшем населенном пункте. Тронулись обратно. Когда развернувшиеся головные автобусы подъезжали к шоссе, хвост колонны еще только сворачивал с него, и его пришлось пропустить.

На место дислокации в пионерлагерь мы прибыли к вечеру, чтобы с раннего утра выйти в поле. Тут у партийного руководства был явный просчет, свидетельствовавший о его слабой связи с массами. Всю ночь вывезенная за город научная молодежь не сомкнула глаз. Кругом горели костры, народ отдыхал, всей душой припав к родной земле. Заморозков пока еще не было, но все на всякий случай согрелись, некоторые даже излишне. Только к рассвету уставшие бойцы трудового фронта начали собираться в лагере и укладываться на отдых.

Вполне понятно, что за ночь произошло несколько мелких ЧП, и начальство, учитывая ответственность момента, решило провести разборку по горячим следам. Лучше было этого не делать, так как растревоженные рано утром люди с головной болью не всегда соблюдают политес и подчас неадекватно реагируют на происходящее.

Обстановка накалилась до предела, когда на линейку готовности в восемь часов не вышло и половины списочного состава. Только к обеду в поле на свежем воздухе участники трудового десанта слегка взбодрились, и дело стало потихоньку налаживаться. Нормы выработки, однако, достигнуты не были, и в Москве нам грозили серьезные неприятности. К счастью, синоптики ошиблись: климатическая катастрофа не случилась, и напряженность как-то спала сама собой ввиду бессмысленности мероприятия в целом.

Через пару лет ситуация повторилась, но на этот раз я уже ехал ни много ни мало бригадиром научного десанта. Бригада была укомплектована индивидуально подобранными людьми, но, вопреки всему, после активной ночевки в поле смогли выйти только несколько человек, поднятых с матрасов на сцене клуба, отведенного нам под ночлег, исключительно чувством долга и невероятной силой воли.

Убирать нам предстояло кормовую свеклу. Огромные корнеплоды весом в пять и более килограммов следовало вытащить из земли, собрать в корзины, снести в кучи, отделить от ботвы и затем погрузить на машину. Норма дневной выработки была определена в два гектара.

От безысходности в связи с тяжелым физическим состоянием приступать к работе категорически не хотелось. Чтобы хоть как-то оттянуть этот момент, мы стали обсуждать возможные технологии сбора и погрузки свеклы, и вскоре родилось интересное рационализаторское предложение, которое сразу взбодрило всю бригаду.

Первые два человека, идя вдоль боровка с двух сторон, выдергивали свеклу и аккуратно укладывали ее в ряд, ориентируя корнеплоды строго перпендикулярно борозде. Двое других длинными ножами обрубали ботву прямо на грядке. Погрузка готовой продукции осуществлялась на медленно продвигающийся по полю грузовик. Производительность труда возросла настолько, что за день мы сделали две нормы. Немалую роль сыграл и творческий энтузиазм первопроходцев, стремящихся на практике доказать верность своей идеи.

Местное начальство, ознакомившись со сводкой, решило, что это сплошная липа, так как нормы отродясь никто не выполнял, и приехало на поле с целью уличить нас. К тому моменту мы как раз заканчивали погрузку свеклы. Увидев ровные ряды корнеплодов на поле, руководители колхоза заподозрили, что мы произвели уборку не вручную, а с помощью какого-то мистического комбайна. Все наши доводы о нелепости данного предположения разбивались контраргументами о неспособности человека так ровно уложить свеклу вручную. В итоге я с трудом избежал партийного взыскания.

Периодически нас посылали на помощь и работникам районной овощной базы. Это тоже воспринималось с пониманием. К сожалению, на фрукты попадали редко – обычно на морковь или капусту. Однажды нас поставили на совсем неперспективную работу – разгружать свеклу из вагона.

Пытливый ум ученых вскоре выявил, что в соседнем закрытом вагоне – арбузы. Пробраться в него можно было только в небольшое окно под крышей. Туда и направили самого юркого. И надо же – тут как тут местное начальство.

Юркий к этому времени выбрал самый большой арбуз и стал просовывать его в окошко, гордо призывая принять зеленого красавца. Ни у кого из нас, в отличие от начальников, его предложение интереса не вызвало. Юркий быстро устал держать тяжеленную добычу. Ничего не видя из-за арбуза, он очень нелестно стал отзываться о нашей медлительности. Ситуация обострялась с каждой секундой, и наконец наступила развязка – арбуз выпал и вдребезги разбился о землю. За ним в окне появилась орущая голова. Оценив изменившуюся обстановку, она затихла. Наступила пауза.

Мизансцена была недолгой. Комизм пересилил драматизм, и рассмеялись все. Юркий под общий хохот вылез наружу и на всякий случай сбежал.

Гораздо более драматическое событие случилось в стенах института – произошел взрыв в комнате, находящейся почти прямо под нашей лабораторией. У меня было такое ощущение, что пол под ногами подпрыгнул на полметра. Придя в себя, мы кинулись вниз. Там уже царила паника и неразбериха. Хлестала вода, пахло паленым, и в клубах пара и дыма метались люди. Взорвалась самодельная стальная камера высокого давления с ацетиленом. Взрывом выбило окна и двери. Жители близлежащих жилых домов, насмерть перепугавшись, сообщили в райком партии, что в ФИАНе взорвалась атомная бомба.

Камера, сваренная из тридцатимиллиметровой стали, разлетелась на несколько крупных кусков. Один из них пробил насквозь книжный шкаф и врезался в кирпичную стену. Второй раскрошил батарею центрального отопления, из которой хлынула горячая вода с паром. Все в комнате было разворочено и покорежено. К счастью, незадачливый экспериментатор остался жив, его слегка контузило и в клочья разорвало всю одежду. Серьезной медицинской помощи не потребовалось, но что-то в его поведении с тех пор определенно изменилось.

Научные проблемы сводили нас иногда с очень интересными и, я бы даже сказал, историческими личностями. В своем повествовании я упомяну только о некоторых. Начну, естественно, с Александра Михайловича Прохорова. Имея возможность близко общаться с ним долгие годы, я не могу написать о нем с требуемой степенью величественности. На первый план выходят не его талант и научные заслуги, а хорошо знакомые человеческие качества, со всеми его сильными и слабыми сторонами.