Епифано держал перед ним книгу, и Ломели стал нараспев произносить молитву: «Ecclesiae tuae, Domine, rector et custos»[58], а потом начал приносить присягу.

Кардиналы, согласно чинопоследованию, читали слова вместе с ним:

– «Мы, кардиналы-выборщики, участвующие в выборах верховного понтифика, обещаем и клянемся как по отдельности, так и все вместе верно и тщательно блюсти предписания Апостольской конституции… Мы также обещаем и клянемся, что тот из нас, кто Божьим промыслом будет избран Римским понтификом, посвятит себя проведению в жизнь примата Петра как пастыря Вселенской церкви… Мы обещаем и клянемся хранить с величайшим тщанием в тайне как от мирян, так и клириков все, что так или иначе связано с избранием Римского понтифика и всеми событиями, которые могут происходить во время избрания…»

Ломели вернулся по проходу к столу, на котором лежала на подставке Библия.

– И я, Якопо Бальдассаре, кардинал Ломели, обещаю и клянусь. – Он положил руку на открытую страницу. – И да поможет мне Господь и эти Святые Евангелия, к которым я прикасаюсь рукой.

Закончив, он занял место в конце длинного стола близ алтаря. Рядом сидел патриарх Ливана, а за ним – Беллини. Теперь Ломели только оставалось смотреть, как кардиналы приносят короткую клятву. Он прекрасно видел каждое лицо. Через несколько дней телевизионные режиссеры просмотрят запись церемонии и найдут нового папу именно в этот момент с рукой на Евангелиях, и тогда его возвышение станет неизбежным – так всегда происходило. Ронкалли, Монтини, Войтыла и даже бедный маленький неловкий папа Лучани[59], который умер, едва пробыв понтификом месяц. Все они теперь смотрят с длинной величественной ретроспективной галереи, осиянные славой своей судьбы.

Разглядывая парад кардиналов, Ломели пытался вообразить каждого из них в белом папском одеянии. Са, Контрерас, Хиерра, Фитцджеральд, Сантос, Де Лука, Лёвенштайн, Яначек, Бротцкус, Виллануева, Накитанда, Саббадин, Сантини – папой мог стать любой из них. Не обязательно, что папой изберут кого-то из тех, кто сегодня считается фаворитом. Была старая пословица: «Тот, кто приходит на конклав папой, покидает его кардиналом». В прошлый раз никто не предполагал, что его святейшество станет папой, и тем не менее в четвертом голосовании он получил две трети голосов.

«Господи, пусть наш выбор падет на достойного кандидата и пусть наши действия не будут ни разрушительными, ни продолжительными, а воплощают собой единство Твоей Церкви. Аминь».

Всей Коллегии понадобилось более получаса, чтобы принести клятву. Потом архиепископ Мандорфф в качестве обер-церемониймейстера папских церемоний подошел к микрофону на стойке под фреской «Страшного суда». Своим тихим, ясным голосом, четко ударяя все четыре слога, он произнес официальную формулу:

– Extra omnes[60].

Телевизионные прожектора погасли, и четыре церемониймейстера, священники и официальные лица, хор, агенты службы безопасности, телеоператор, фотограф, единственная монахиня и командир швейцарских гвардейцев в шлеме с белыми перьями – все покинули свои места и двинулись прочь из капеллы.

Мандорфф дождался, когда выйдет последний из них, потом прошел по устланному ковром проходу к большим двойным дверям. Часы показывали четыре часа сорок шесть минут пополудни. Последнее, что увидел внешний мир из конклава, была гордая лысая голова Мандорффа, потом дверь закрылась изнутри – и телевизионная трансляция закончилась.

Позднее, когда эксперты, которым платили за анализ результатов конклава, попытались пробить стену секретности и разузнать, что случилось, их источники сходились в одном: разделение началось в тот момент, когда Мандорфф закрыл дверь.

В Сикстинской капелле теперь оставались только два человека, которые не были кардиналами-выборщиками. Одним из них был Мандорфф, другим – старейший обитатель Ватикана кардинал Витторио Скавицци, девяносточетырехлетний генеральный викарий-эмерит Рима.

Скавицци выбрала Коллегия вскоре после смерти его святейшества, чтобы произнести то, что в Апостольской конституции называется «зрелым размышлением». Предполагалось, что это произойдет непосредственно перед первым голосованием. Смысл его выступления состоял в том, чтобы в последний раз напомнить конклаву о высокой ответственности «действовать с праведным намерением во благо Вселенской церкви». Традиционно это делал кто-то из кардиналов, перешагнувший восьмидесятилетний рубеж, а потому не имевший права голоса, – подачка старой гвардии.

Ломели не помнил, почему они в конечном счете выбрали Скавицци. У него было столько других забот, что он не придал этому решению особого значения. Он подозревал, что предложение сделал Тутино – это произошло до того, как выяснилось, что префект Конгрегации по делам епископов (который находился под расследованием за злополучное расширение своих апартаментов) собирается поддерживать Тедеско. Теперь, когда Ломели смотрел, как архиепископ Мандорфф подводит к микрофону престарелого клирика – его усохшее тело согнулось в одну сторону, искалеченная артритом рука судорожно сжимала листы бумаги, узкие глаза горели решимостью, – предчувствие тревоги накатило на него.

Скавицци ухватил микрофон и подтащил к себе. Усиленные аппаратурой звуки эхом разнеслись по капелле. Он держал текст прямо у себя перед глазами. Несколько секунд ничего не происходило, но потом постепенно из хрипов его прерывистого дыхания стали рождаться слова.

– Братья кардиналы, в этот момент огромной ответственности давайте с особым внимаем слушать то, что говорит нам Господь Своими собственными словами. Когда я услышал декана этого ордена, его проповедь сегодня утром, использование послания святого Павла к ефесянам в качестве аргумента сомнения, я не поверил своим ушам. Сомнение! Неужели этого нам не хватает в современном мире? Сомнения?

Тело капеллы издало слабый звук – лепет, всеобщий вздох, шевеление на стульях. Ломели слышал в ушах биение собственного сердца.

– Несмотря на поздний час, я вас умоляю послушать, что на самом деле сказал святой Павел: нам необходимо единство в нашей вере и в нашем знании Христа, чтобы не быть младенцами, «колеблющимися и увлекающимися всяким ветром учения»[61]. Он, братья, говорит о лодке, попавшей в шторм, это лодка святого Петра, наша Святая католическая церковь, которая, как никогда прежде в истории, отдана на милость «лукавству человеков, хитрому искусству обольщения»[62]. Ветра и волны, которым противостоит наше судно, имеют разные имена: атеизм, национализм, марксизм, либерализм, индивидуализм, феминизм, капитализм, но каждый из этих «измов» пытается сбить нас с верного курса. Ваша задача, кардиналы-выборщики, состоит в том, чтобы выбрать нового капитана, который не будет обращать внимания на сомневающихся среди нас и станет твердо держать штурвал. Каждый день рождает новые «измы». Но не все идеи имеют одинаковую цену. Не каждому мнению следует уделять внимание. Как только мы уступим «диктатуре релятивизма», как ее точно назвали, и будем пытаться выжить, приспосабливаясь к каждой секте-однодневке и причуде модернизма, наш корабль будет потерян. Нам не нужна Церковь, которая будет двигаться с миром, нам нужна Церковь, которая будет двигать мир. Помолимся же Господу, чтобы Святой Дух посетил эти размышления и указал вам на пастыря, который положит конец колебаниям последних времен, пастыря, который снова поведет к знанию Христа, к Его любви и истинной радости. Аминь.