Пайпер пошатнулась, словно от удара. Она хотела возразить, но не смогла. Слова застряли в ее горле. Ей хватило сил лишь на то, чтобы не потерять сознание. Она судорожно перевела дыхание.

— Ты хочешь сказать, что это была моя вина? — наконец выговорила она.

Вейд со злобой взглянул на нее:

— А разве нет?

— Нет! — вскричала она. — Нет! Неужели ты думаешь, что я была способна на такое?

— Я не верю тебе, Пайпер!

— Ты… не веришь мне?

Как он мог не верить ей? Она ничего не сделала такого, что могло явиться причиной выкидыша, и эта потеря до сих пор давила на нее тяжелым грузом. И даже сейчас ей было тяжело. Сердце ее бешено застучало в груди. Она не могла поверить, что Вейд мог подумать такое. И как он узнал? И, что было еще более важно, когда ему стало об этом известно?

— Откуда ты узнал?

— Это не важно. Важно то, что я такого больше не допущу в отношении моего ребенка.

В голосе его прозвучали властные, собственнические нотки. Он заявляет свои права на ребенка, о котором ничего не знал. Пайпер вспыхнула от гнева.

— Твоего ребенка? Но почему ты так уверен в этом?

Вейд побледнел, и две глубокие складки образовались в уголках его рта. На скулах его заиграли желваки.

— Ты хочешь сказать, что это был не мой ребенок?

— Я ничего не хочу сказать. И никогда тебе не говорила об этом. Вот в чем вопрос. Каким образом, черт возьми, ты узнал о нем?

— Мне сказал Рекс. Однажды утром он пришел на работу совершенно разбитый. И сказал мне, что ты сделала аборт. Он не смог сложить два и два. И даже подумать не мог, что это был мой ребенок. — Вейд прикрыл рукой глаза. — Ты представляешь, какой это был для меня удар? Я не дурак. И если твой отец не догадался сложить два и два, то я сразу все понял. Речь шла о моем ребенке. О котором ты мне ничего не говорила. Как ты могла сделать это?

«Как он мог поверить в это?» — этот вопрос звенел в ее ушах. Она любила Вейда. Думала, что и он любит ее, понимает ее. Они бросили друг другу резкие слова, когда расставались, но он должен был понимать: она не способна отнять жизнь у крошечного существа.

— Но я не делала аборт. Я потеряла ребенка. Это был выкидыш… Я… я ничего не могла поделать. Ничего.

— И ты думаешь, я поверю тебе?

— Конечно. Ведь я говорю тебе правду.

— Ты такая честная? Однажды ты сказала мне, что любишь меня, но мы оба знали, что это ложь. Конечно, я не верю тебе. А твоему отцу мне незачем было лгать. Ты, однако…

Он замолчал, но Пайпер поняла: у нее нет шансов переубедить его. И надежда на то, что у них что-то получится, завяла и умерла. У них не было будущего.

— Если ты так думал обо мне, то не понимаю, как после этого смог заниматься со мной сексом.

От этих слов ей стало горько во рту. Сексом? Для нее каждый интимный момент их близости был выражением любви. Но у Вейда были явно другие планы. И она была полной дурой, что не понимала этого…

И вдруг ей пришла в голову мысль:

— Именно поэтому ты инвестировал деньги в мой траст-фонд? Чтобы потом манипулировать мной?

— Ты должна мне, Пайпер. Много должна.

— Значит, ты давно задумал это? — Она в изумлении покачала головой. — Как ты мог? Ты столько лет ненавидел меня? И это чувство в тебе до сих пор не угасло?

— Как я мог? — переспросил он. — Легко. Я хочу вернуть то, что ты отняла у меня, что я мог бы иметь по праву. Несколько сотен тысяч долларов? Это ерунда. Но ведь ты знаешь это, не правда ли? Ты всегда обращалась с деньгами легко. Они были для тебя лишь средством достижения твоих целей. Ты не зарабатывала, не сберегала, не инвестировала их. Но жизнь человека? Ты не имела права обращаться с ней как с чем-то ненужным и несущественным. И рассматривать ее лишь как средство достижения твоих целей. По крайней мере, это ты должна была понять.

— Это была не моя вина, — тихо сказала она. — Пожалуйста, поверь мне, Вейд. Уехав, я каждый день жалела о том, что сделала. И все эти годы пыталась исправить свои ошибки. Именно поэтому я вернулась. Я нечестно поступила с тобой, когда уехала. Я причинила боль своему отцу. И теперь хочу исправить это.

— Ну, у тебя появилась прекрасная возможность, не так ли? — сказал Вейд, и голос его был холодным как лед. — Роди этого ребенка, а затем уезжай.

Уезжай?

Она родит ребенка, своего плоть от плоти, кровь от крови, а затем должна уехать?

Пайпер в шоке уставилась на Вейда:

— Но ведь ты сказал, это будет мой выбор! Остаться вместе с ребенком в твоем доме или уехать.

— Я передумал, — сказал он. — Когда ребенок родится, ты должна уехать. Мой ребенок должен доверять людям, которые окружают его. Его не должны окружать люди, которые говорят банальности, когда им удобно, и уезжают в ту же секунду, когда появляются какие-то трудности.

— И ты считаешь, что я такая?

Вейд приподнял бровь:

— Все твое поведение свидетельствует об этом.

— Я изменилась, Вейд. И научилась понимать, что такое хорошо и что такое плохо. Я научилась ценить людей.

— Красивые слова, Пайпер. Ты всегда умела их говорить. — Повернувшись, Вейд направился из детской комнаты, но возле двери остановился. — Я думаю, будет лучше, если ты сегодня вечером переедешь в свою комнату. Я распоряжусь, чтобы перенесли твои вещи.

Вейд лежал в кровати, глядя в потолок, и тосковал о Пайпер. Ему так не хватало ее!

Он думал, что она изменилась. Какая ошибка! Пайпер осталась прежней. Мысль об этом мучила его гораздо сильнее, чем он ожидал. Он чувствовал себя идиотом. Ему казалось, Пайпер хотела измениться, сделать шаг вперед в правильном направлении, но она снова обманула его. Ему нельзя было снова подпускать ее близко к себе. Если она причинила ему такую боль, то, значит, может морально травмировать и ребенка?

Стремление уберечь своего еще не рожденного ребенка захлестнуло его, пересилив боль, поднимавшуюся изнутри. Пайпер такая же, как и его отец: сначала будет уверять его в своей любви и преданности, а затем снова бросит его.

Это было не так страшно, пока была жива его мать. По крайней мере, Вейда тогда окружала ее любовь, служившая буфером между ним и его отцом. Но когда мать неожиданно умерла, Эрик Коллинз показал свою истинную сущность. Он перестал заботиться о своем десятилетнем сыне, и соседи, заметив, что мальчик живет сам по себе, хоть и в родительском доме, сообщили об этом в социальную службу.

Вейд до сих пор помнил, как отец лгал ему в тот день, когда его забирали из дому. И это был один из тех редких дней, когда отец явился домой.

— Прости, сынок, — сказал он, дыша перегаром. — Ты знаешь, я бы позаботился о тебе, если б смог. Я заберу тебя, обещаю.