– Уж не взыщите, матушка, да только и про Афон зря вы сказки рассказываете, чать мы не бабы легковерные. На святую гору не то, что девицу, курицу даже пускать не велено! Мужская это гора, женскому роду лукавому да двуличному не место там. Только честный муж право имеет на эту гору взойти.

Великая княгиня молчала, понимая, что вступив в спор с Патрикеевым, только уронит себя и доставит своему врагу искомое удовольствие.

– Молчишь, токмо от правды не отмолчишься! Притворчивость твоя всем известна. Да только людскому коварству Божья правда поперек всегда встанет!

Но ни слова не слетело с Софьиных губ, лишь сжатые в кулак с побелевшими костяшками руки Великой княгини выдавали ее гнев. Но у Патрикеева времени царевнины руки рассматривать не было. Он уже не скрывал своей черной ненависти. Равнодушное молчание Софьи только подливало масло в огонь раздражения князя и, полностью потеряв самообладание, он совершил ошибку.

– Корону византийскую, говоришь, великому князю передала, да только эту корону твой братец Андрюшка, последний Василевс Византийский и деспот Морейский, кому только за полполушки не продал. Сначала королю французскому Шарлю, потом королям испанским Фердинанду с Изабеллой. Это уж не корона теперь, а подол распутной девки… Кто дороже дает, тот и владеет!

– Так ты, значит, верность мне доказываешь, Иван Юрьевич. Значит княжество Московское – потаскуха безродная? А князь Московский не люб тебе?

Глаза Софьи зажглись победным блеском. В пылу осторожный Иван Юрьевич не заметил подошедшего сзади Ивана III. Тот подошел тихо и, затаив дыхание, слушал разглагольствования своего ближайшего советника.

– Может быть, литовские князья тебе поближе, да вера латинская сердцу твоему приятнее? – голос Ивана III был почти ласковым.

– Что ты, князь?! Разве не доверяешь больше своему верному слуге. В моих мыслях только одно: твоей воле служить и земле Московской верой и правдой, – Патрикеев, видимо, растерялся, и голос его задрожал.

– Стало быть, мне теперь и ушам своим доверять не след? – спокойно и твердо продолжал настаивать Иван III, – или не ты только что про подол распутной девки как Сирин вещал?

– Ты был одним из нас! – неожиданно горько произнес Патрикеев, – боярам и людям вольным воля на Руси всегда была. А сейчас все из-за наушничанья проклятого византийского меняешь. По заморским порядкам жить намереваешься, веру дедов и прадедов на чужие законы променять. Да только нету теперь Византии, а Русь стоит.

– Ты думаешь, я о Руси не печалюсь, да только что Русь без головы делать будет? Каждый на себя одеяло тянет и свой бок укрыть норовит! Русь, говоришь, стоит. Да только как? Задворками да околицами пробирается, дунь ветер посильнее и нету Руси. Объединятся завтра вороги наши, а мы что: чем ответим? Тверяки в лес, вятичи по дрова, псковичи ждать – куда ветер подует, новгородцы, те – где повыгоднее. Боярам и людям вольным воля к чему привела? Без сильной руки Москве не быть. Поляки с Литвой объединяются. Ливонцы армии собирают, а мы на печи сидим. Разорвут, растащат на куски. Поэтому власть мне и дадена, чтобы Русь защитить.

– Значит ты один о Руси думаешь. Да только запамятовал ты, князь, что власть тебе нами, Думой Боярской, мужами благородными, дана. Ты – один из нас, равный из равных, но выбросил ты, князь, из сердца своего древний закон и дружину.

– Власть мне не дружиной, она мне Богом дадена. Поставлен я над вами по велению Всевышнего и только его слову подчиняться должен.

Софья, несмотря на свою ярость, внутренне улыбнулась. Ее уроки даром не прошли. Если ей удалось внушить князю, что он – избранник и помазанник божий, то удастся все, что она задумала. Власть княжеская в Москве станет властью цесарской. Последний вздох ее родины станет первым вздохом новой великой державы с новыми василевсами, наследниками Палеологов. А значит не зря она оказалась в этой забытой всеми стране. Хотя, вернувшись в свои палаты, заметалась в неистовстве. Слова Патрикеева тяжелым молотом стучали в голове. В этом состоянии застала великую княгиню Анна. Увидев свою верховную боярыню, Софья тяжело выдохнула.

– Анна, у нас нет выхода! Я должна, обязана родить сына. Иначе Патрикеев с Курицыным получат мою голову! Теперь мы не имеем права на ошибку!

Две женщины сидели друг напротив друга и молчали. Анне и без слов было понятно состояние Великой княгини. Софья, излив свой гнев, чувствовала себя опустошенной и уставшей. Она отдавала себе отчет, что окружена врагами или, в лучшем случае, равнодушными. Рассчитывать ей особо было не на кого. Нелюбимая, ненавидимая всеми чужестранка! Даже благоволение мужа могло в любой момент перевернуться в ненависть. Иван обладал нравом вспыльчивым и неустойчивым. Только несколько людей пользовались его безграничным доверием. И все они без исключения были ее заклятыми врагами.

– Ты нашла снадобье?

– Пока нет.

– У нас больше нет времени. Найди толмача здесь. И если надо, всегда можно заставить ненужного человека замолчать.

Но, увидев, как побелела ее боярыня, успокоительно произнесла:

– Я хотела сказать, что всегда можно откупиться и отослать ненужного человека куда подальше.

Но Анна ласковым речам не поверила, норов принцессы она изучила прекрасно и знала, с кем имеет дело. Выбор был нелегким. Найти толмача, значило обречь человека на неминуемую погибель.

– Я сама разберусь. А если и спрошу что, то человек знать не будет, о чем речь.

– Хорошо, а пока иди. Мне надо остаться одной.

Анна, поклонившись, неслышно развернулась и осторожно затворила за собой дверь. На сердце было тяжело. Ситуация казалась почти безвыходной. Расшифровать манускрипт самостоятельно ей не удастся, себе в этом отчет она отдавала прекрасно. От Паоло ответ придет в лучшем случае через месяц. Уговаривать Софью подождать, было занятием безнадежным. Если Великая княгиня вбила себе в что-либо голову, то ни за что не отступится. В который раз Анна пожалела, что не предпочла службе у Софье прохладу и тишину монастырской кельи. В такие моменты монотонность жизнь монашенки казалась ей подобием рая. Хотя жалеть об этом было немыслимо. Боль в очередной раз вернулась и стиснула беспомощно затрепетавшее сердце. Ее монашеский рай стоил жизни пяти ее сестрам! Пути назад у нее не было. Да и выйти из круга приближенных Зои Палеолог было невозможно. Она знала слишком многое, чтобы ее оставили в покое. Софья не пошла бы на такой риск.

Тем временем, немного успокоившись, Софья послала за Гусевым. Надежда родить сына была одним пунктом в ее обширном плане. Анна ведала лишь малую толику, все мог знать один единственный человек – Зоя Палеолог. С молоком матери впитав все правила дворцовой интриги, Великая княгиня твердо усвоила, что единственное существо, которому она может доверять безраздельно – это она сама. Тем временем в палату вошел Владимир Гусев.

Зоя кивнула ему вместо приветствия и внимательно вгляделось в лицо своего дьяка, словно видела в первый раз. Этот человек ее беспокоил, даже пугал. Конечно, она во многом полагалась на него. Но внутренним чутьем чувствовала, что из всех ее приближенных этот боярский сын из захудалого, пришедшего в полный упадок рода, был самым опасным. Высокий, широкоплечий, гибкий и ловкий, он передвигался с легкостью и грацией пантеры. Сколько раз совершенно неслышно оказывался он за ее спиной и в нужный момент подсказывал, помогал. Или, наоборот, если необходимо, удалялся незаметно. Был услужливым и покорным, но черные глаза горели непонятным, прожигающим насквозь огнем. Лед снаружи, огонь внутри. Лицо вытянутое, с острым подбородком и запавшими щеками аскета и отшельника, а губы – страстные, чувственные. Сколько раз останавливала на них свой взгляд царевна, и тут же, словно убоявшись самой себя, отводила взор. Так и в этот раз силой заставила перевести глаза на руки и в который раз восхитилась их изяществом и силой.