Кроме того, молодой мужчина был явным щеголем. Если большинство бояр из окружения ее мужа в своих шубах до земли походили на потешных ярмарочных медведей, то на Гусеве русское платье сидело особенно ловко. Опашням и однорядкам он предпочитал кафтан, выгодно выделявший широкие плечи и стройные мускулистые ноги. Шубы носил турские, в накидку, чтобы сидели более ладно. На ткани: парчовые, шелковые, бархатные, не скупился, а уж на украшения тем паче. Тем более с момента, когда попал в царевнину милость, урезывать себя перестал.

Зоя знала, что бояре уже начали перешептываться за ее спиной. Но Иван III их россказням не верил. На самом деле, Софье себе в вину ставить было нечего. Гусев был молодым красавцем и щеголем, но в первую очередь он был умным, хитрым, осторожным, изворотливым, как угорь, помощником. И из всех своих подчиненных он – единственный, кого ни средства, ни методы Зои не смущали. Конечно, она всегда могла положиться на свою верховную боярыню, но не во всем. Щепетильность Анны часто вставала царевне костью поперек горла, но ничего не поделаешь. Она знала, что с упрямой молодой женщиной ей не сладить. Поэтому принимала все, как есть. Анна была незаменимой помощницей, но не во всем. И кое-чего ее верховной боярыне знать не следовало. Зоя в который раз порадовалась собственной хитрости. В борьбу она вступила лютую, и пощады никому не будет. Она прекрасно знала цену ошибки, но лучше было сражаться здесь, чем прозябать в ожидании подачек в Ватикане. По крайней мере, у нее была надежда, и она была готова бороться за свое место под солнцем всеми возможными и невозможными средствами. Она была единственной наследницей тысячелетней империи. И что бы ни говорил Патрикеев, она – единственная. Она была в этом уверена.

Братья стали позором рода Палеологов. Иван Юрьевич знал, о чем говорил. Андрей действительно готов был продать несуществующий трон кому угодно, хоть черту лысому, лишь бы заплатили побольше. Мануэль вообще служил верой и правдой турецкому султану. Она была единственной, кто мог продолжить род Палеологов. Византия и ее род продолжится в этой стране, честь Палеологов будет спасена, и Москва станет жемчужиной, вторым Константинополем, и затмит все своей красотой и великолепием! А богатства ее мужу не занимать. Никогда она не смогла простить ни своему отцу Фоме, ни своему дяде Дмитрию, что бросили на произвол судьбы их брата Константина, последнего императора Византии. В своих склоках забыли о главном, о судьбе тысячелетней империи, и бесславно умерли. Один – на милости извечного врага Папы Римского, другой беспомощным данником Мехмета Второго…

– Что нам известно о Патрикееве? – задала она вопрос терпеливо ожидавшему Гусеву.

Владимир начал перечислять с нотками почтения в голосе:

– Иван Юрьевич – наипреданнейший великому князю, вашему мужу, человек. Еще его батюшке Василию Васильевичу Темному верой и правдой служил. Недаром при составлении духовного завещания Василий Васильевич его первым свидетелем назначил, – начал осторожно Гусев, – нет другого более сильного человека в государстве нашем. Тем более с Федором Курицыным, Ромодановским и Беклемишевыми в один голос поет.

– То, что он в унисон со всеми моими ворогами поет, то я знаю, – прервала своего дьяка Софья, – про то, на чем Русь стоит-держится, про вековые порядки и обычаи дедов-прадедов.

– Вашего мужа полным доверием пользуется, – продолжил перечислять Гусев, – ближе его советчика нету, вы уж, княгиня, не обижайтесь. Но как с вами поговорит, потом непременно у Курицына с Патрикеевым мнения спросит.

– И это мне известно, – голос Софьи звучал спокойно, хотя в глазах полыхал гнев.

– С Литвой примирения ищет… – осторожно нащупывал почву дьяк.

– Это уже лучше, – подбодрила его Софья, – да только почему?

– Война – дело разорительное, да и со всеми разобраться силы не хватит. Хочет противников наших разделить. Мудрый он человек – Патрикеев.

– Только ли это? Может, интерес у Патрикеева какой другой имеется? – упорно наводила Софья своего дьяка на мысль.

– Конечно, если задуматься, то к Литве слабинка у князя имеется. Хотя сейчас и не любит вспоминать, да только по отцу Иван Юрьевич – прямой потомок великого Гедиминаса, первого царя литовского. Патрикеевы с Литвой крепко-накрепко повязаны.

– Вот и я об этом думаю! Кровная связь сильнее всякой другой.

– Да только по матери Иван Юрьевич – правнук Дмитрия Донского, да и Ивану III Васильевичу, мужу вашему, братом двоюродным приходится, – засомневался Гусев.

– А ты на отцовской линии настаивай и говори тихонько, что, мол, Иван Юрьевич не потому с Литвой замирения ищет, что о государстве радеет, а потому как к Литве особенные чувства имеет. А, может, что и другое под этим кроется. Пусть твои люди по Москве сомнения разнесут, а там видно будет.

– Хорошо, княгиня, – поклонился Гусев, – все будет сделано, как приказывали.

– Вот еще что, – вспомнила Софья, – кто у тебя есть из надежных людей в окружении пасынка моего, Ивана Молодого?

– Наших людей к Ивану Молодому подпускать не велено, сами знаете. Курицын с Патрикеевым, да бабка его, Мария Тверская, за этим ох как следят.

– Ну а если получше подумаешь? – продолжала настаивать Софья.

– Дружок по учению у меня там один есть, – задумчиво произнес Гусев, – Щавей Скрябин.

– Подумай, поразмышляй, подход к дружку своему подыщи, – Софья говорила спокойно, взвешивая каждое слово, – пасынок мой щедростью особой не отличается. Мария Ярославна, бабка его, в строгости воспитала, вот он и своих в черном теле держит. Того не может быть, чтобы слабое место мы не нашли. Твой Щавей из богатых?

– Да нет, тятенька его к зелью неравнодушен был да любвеобилием отличался. Все поместье, отданное на кормление семье, до ниточки спустил. Сыновей и вдову свою по миру пустил. Так что у Щавея лишней копейке взяться неоткуда, – усмехнулся Гусев.

– А с Иваном ему особое богатство и не светит. А жаден ли он до денег?

– Скорее всего, не откажется, – осторожно ответил Гусев, – недавно только меня о ссуде небольшой спрашивал. Щавей, он, как и батюшка его, больно до женского полу охоч. А на это, сами знаете, золото требуется.

– Тогда передай ему вот это при оказии. Пояснишь, что подумал и решил помочь, но ничего взамен не проси, даже расписки не требуй. Мол, в дружбу, а не в службу, – Софья достала из ларца, стоявшего по ее левую руку увесистый кошель с деньгами.

– А что дальше, княгиня?

– А что дальше, я тебе потом и расскажу.

Софья улыбнулась собственным мыслям. В голове ее созрел великолепный, беспроигрышный план. Надо было только запастись терпением, и, Бог даст, ей удастся убрать заносчивого щенка с собственной дороги.

Расстроенная разговором с Софьей, Анна вернулась в свои покои. Ситуация становилась все более безвыходной. Переводчика придется искать здесь, в Московии, другого выхода она не видела. Еще раз перелистала манускрипт и обреченно опустила руки. «Если Бог нас и искушает, то не сверх наших сил, ибо мы искушаемся сообразно нашими силами, – любила повторять Каталина, поучая свою юную ученицу, – и только от тебя, моя дорогая, зависит, справишься ты или нет. На то нам даны и свобода, и воля. И от нашего выбора зависит очень многое!» Только что зависело на данный момент от воли Анны? Она часто задавала себе этот вопрос. Слишком часто сама себе напоминала оторванный от дерева лист, отданный на волю ветрам. Каталина был уверена, что все возможности от суда Божьего, а в человеческой власти находится лишь плохое или хорошее выполнение собственного предназначения. Паоло был с ней несогласен, настаивая, что если Творец и создал человеческое существо по своему образу и подобию, то значит и дал ему способность творить и создавать собственное существование. Анна улыбнулась, вспомнив горячие споры своих наставников. Внезапно почувствовала такое сильное желание вернуться хоть на миг в родной монастырь, что сердце заколотилось с отчаянной силой и голова закружилась! И пусть потом убьют, все равно! Лишь бы вновь почувствовать запах нагретой солнцем травы, увидеть холмы родной Тосканы, устроиться в тени оливкового дерева с куском козьего сыра и ароматно пахнущей горбушкой… «А если убьют не тебя, а Каталину или Паоло, – прозвучал жестко голос внутри, – что тогда?» Слезы покатились из глаз, Анна зашептала слова спасительной молитвы, влага высохла и на душе полегчало.