Как и полагается сестре.

А на следующее утро они снова идут в лес, собирать землянику.

И так на протяжении двух недель.

Утро за утром, день за днем они слепо, жадно, до слез влюбляются друг в друга.

– Утро стрелецкой казни, – сказала Ленка, когда темная синева в прямоугольнике окна разжижилась, стала серенькой, как овсяный кисель с больничной кухни. – Что ты думаешь делать?

– Я, знаешь, все же поеду туда. Ну как это – Муза, наверное, с ума сходит. И я даже не представляю, что он ей сказал. А если Муза в милицию заявит? Удрала, скажет, сиделка в норковой шубе и в сапфирах. Слушай, мне бы переодеться во что-нибудь.

– Сейчас подберу тебе. Может, мне тоже поехать?

– Не надо. Просто одолжи денег на такси. Я верну. У меня есть деньги – там.

– Последний раз, когда я одалживала тебе на дорогу, все кончилось не очень хорошо…

Да, тут Ленка права. Не будь той поездки, не встретилась бы Анна с Людмилой Аркадьевной. Не соблазнила бы та ее сладкими обещаниями. Не сманила бы с работы в больнице. Господи, Анна уставала там, и платили ей мало, но ведь там она чувствовала себя нужной и важной, выполняющей настоящее дело. Достойное. Ради которого можно жить.

А в кого она превратилась? В девочку на побегушках? В домашнюю собачку, приносящую тапочки своей хозяйке? И как это могло с ней произойти? Да еще так быстро? Просто не верится.

Она собиралась как можно скорей разделаться с этой неприятной задачей. Анна планировала вернуться к Музе, но только затем, чтобы извиниться и попрощаться. Забрать свои вещи и получить заработанные деньги. Внести плату квартирной хозяйке. Вернуться на работу – если возьмут, конечно. Если Муза и туда не позвонила и не наговорила ерунды про богатую наследницу.

Но как-то так получилось, что Анна добралась до поселка только в сумерках. Расплатилась с мрачным таксистом. Тот сказал:

– Мне ждать?

– Чего? – не поняла Анна.

– Ну, ты же за вещами?

Анна удивилась сначала, но потом подумала, что и не такое повидал пожилой таксист на своем веку, научился делать правильные выводы.

Ворота открыты, гравий тихо хрустит под ногами. Быстро прошла к дому, толкнула тяжелые двери. Вместо мягкого света – темнота. Холодно и промозгло. Отчего-то пахнет плесенью, запустением. Что здесь произошло? Как могло все измениться за сутки лишь? Выключатель не работает, или опять нет электричества. Анна прошла ощупью на кухню. Голос подать не решалась отчего-то, было страшно заговорить в пустом доме. В ящике стола, как она помнила, должны лежать свечи, фонарь. Протянула руку – загрохотало, вляпалась во что-то омерзительное, стоящее на столе. Судя по запаху, давно прокисшее. Открыла ящик, достала фонарик. Яркий луч озарил мрак. Прокисшее, во что вляпалась, оказалось гречневой кашей, осклизлой, подернутой синеватой порослью плесени. Да и миски такой в хозяйстве у Музы сроду не водилось, покореженной алюминиевой миски. Непостижимо…

Быстро прошла дальше. Эхо шагов странно звучит в гостиной. Там вся мебель сдвинута по углам, небрежно накрыта тряпками. Камин не горит, по нему даже нельзя сказать, что его когда-либо зажигали, плясал в нем веселый огонь, а рядом играла музыка, и хрупкая женщина в белом платье поднимала к лицу расписной экран…

Дверь в комнату Музы заперта. Анна постучала, но никто не ответил. Припомнила: запасные ключи есть у нее в комоде, наверху. Побежала туда. Лестница громко скрипит под ногами. Распахнула дверь – в ее комнате оказывается немного теплей. Нет запаха запустения. Но все равно, узнать комнату нельзя. Аскетичная спальня превратилась в изящный будуар. На кровати раньше лежали простые льняные простыни. Теперь это шелковое белье – розовое, насколько позволяет видеть свет фонарика. Сильно пахнет разнообразными духами – эти флаконы раньше стояли в спальне Музы, разве нет?

Да. И эти платья – они тоже висели в ее шкафах. Разнообразные шкатулки с драгоценностями вовсе не стояли пирамидой в углу комнаты Анны. Нет, нет!

Зажмурившись, чтобы не смотреть по сторонам, чтобы не видеть больше всего этого, невероятного, от чего мутился рассудок, Анна рывком раскрыла ящик комода, достала связку ключей – она была тяжелой и скользкой, как живая рыба, но, слава богу, оказалась на месте, – и помчалась вниз по лестнице. Руки тряслись так, что не попасть, не попасть в скважину узким клювиком ключа.

Попала.

Темно, холодно и вместе с тем – душно. Гамма запахов все та же, но к ней примешивается узнаваемый душок – хлорка и аммиак. Больничный туалет плюс нафталин. Здесь немного светлее, потому что окно, лишенное штор, бесстыдно обнаженное, пропускает свет с улицы. Стены ободраны, куда-то исчезли картины, афганские коврики, даже обои повисли лоскутами. Насколько похорошела спальня Анны, настолько изгадилась эта комната. Непригодная для жилья, темная, холодная конура, на роскошной кровати с резными спинками нет даже простыней, только валяется скомканное жидкое одеяло.

Нет, не одеяло. Анна сделала шаг, другой. Направила дрожащий яркий луч фонарика на то, что лежало на кровати. Это человек. Женщина, насколько возможно судить. На ней синий банный халат Музы. У нее лицо Музы – но испитое, ссохшееся, морщинистое. Руки женщины сморщились, скрючились, как птичьи лапки. Ногти черны и обломаны. С узловатых пальцев исчезли крупные перстни. Анна могла бы поручиться, что видела их. Пять минут назад, на комоде, в собственной комнате.

– Муза, – шепчет она.

Тишина. Черный провал рта безмолвствует. Обведенные черной тенью глаза не открываются. Как это могло случиться с Музой – так быстро? Что именно случилось с ней?

Анна делает шаг и касается плеча Музы. Плеча, из которого торчат все косточки. Какая же она холодная! Анна тянет ее, опрокидывает на спину. Видит, как безвольно падает на плечо голова. Пытается поднять хрупкое, хрусткое, но такое тяжелое тело. Еле слышное дыхание. Слабое биение пульса. Она еще жива, но умирает, может быть, умрет вот-вот. Анна могла это понять сразу. Мало ли она видела умирающих?

Происходящее превзошло ее понимание.

Удерживаясь на самом краю, на режущей кромке реальности, Анна накрыла умирающую старуху шубой, роскошно благоухающей шубой из серебристой норки – никто не должен умирать в холоде.

И только потом она закричала, и кричала до тех пор, пока не сорвала голос, но и тогда продолжала кричать – беззвучно. Анна кричала до тех пор, пока ее рассудок не потерялся во тьме, но и тогда продолжала кричать. Так, исходя безмолвным криком, она поднялась наверх. Ее брючки, те, в которых Анна была перед тем, как переодеться в нарядное платье, все так же висели в шкафу. А в кармане был спрятан флакон с маленькими белыми таблетками, которые Муза принимала, чтобы помочь биться своему изношенному сердцу.

Таблетки, которые должны помочь теперь сердцу Анны избавиться от обступившего ее кошмара. Помочь, остановив сердце навсегда. Где-то на свете есть целые поляны прекрасных цветов, розовых, сиреневых, пурпурных. Их соцветия-колокольчики в разных странах называют по-разному: ведьмины перчатки, кровавые пальчики, наперстки мертвеца, волчьи лапки…