Год спустя, в октябре 1890 года, российский МИД вновь закинул удочку. В Софию приехал экс-дипломат и видный публицист Сергей Татищев, близкий, как говорят в таких случаях, «к определенным кругам», и очень серьезно, попросив о полном привате, обсудил со Стамболовым широкий круг вопросов. Однако же и на сей раз не сложилось: информация о встрече просочилась в прессу — судя по всему, с подачи Дворца. Начался крик, и тема умерла сама собой, причем мало кто сомневался в том, что информацию во Дворец слил сам же Стамболов.

На мой взгляд, это вполне вероятно. Если князь в случае успеха Стамболова не терял ровным счетом ничего — согласно Конституции его личность была «священна и неприкосновенна», то премьер, даже при самом удачном исходе, рисковал всем: «русофилы», возвращение которых к власти при таком раскладе было очень вероятно, никогда не простили бы ему террора. А кроме того, в этот период он явно утратил чувство реальности, пребывая в полной уверенности, что громадная власть, сосредоточенная в его руках, — навсегда, а поддержка с Запада дает Болгарии возможность развиваться и без России. В связи с этим — есть такие свидетельства — он явно получал удовольствие, издеваясь, как он любил говорить, над «русским мопсом и его холопами».

СТАМБУЛЬСКИЙ ФОРМАТ

Вместе с тем, даже поймав звезду, Стамболов оставался реальным и расчетливо азартным политиком, игравшим только на победу. Прекрасно понимая, что штыки — это хорошо, но только на штыках, как и на дубинках, не усидишь, он регулярно взбадривал ширнармассы страшилками про «русскую угрозу» и «русское вторжение вот-вот», как только «патриоты Болгарии забудут о самой страшной для Болгарии угрозе».

В этом смысле ни сам премьер, ни прикормленная им пресса не стеснялись вообще. Полиция десятками ловила «русских шпионов», всё признававших и каявшихся в обмен на условный срок. Время от времени обществу предъявляли «русских диверсантов» (вообще-то уголовников, но, оказывается, совершавших свои преступления «по приказу российского Генштаба»). Появились даже «ветераны Освободительной войны», утверждавшие, что Россия сознательно сдала туркам Плевну, чтобы затянуть войну и погубить как можно больше болгарских патриотов, а сам премьер в официальных выступлениях заявлял, что «только позиция России помешала державам в Берлине сохранить единство Великой Болгарии».

Возражать крайне не рекомендовалось: полиция и парни с дубинками были очень против. А те, кто всё же возражал, проведя две-три ночи в «Черной Джамии» и выйдя на свободу, охотно подтверждали: да, люди ходят на руках, на боках и на чем угодно. Что любопытно, сам премьер в такие версии ничуть не верил и близким людям, позволявшим себе сомнения насчет «не так же всё было», отвечал совершенно честно: «Не так. Но если мы не воспитаем новое поколение в этом духе, Болгария может потерять независимость и наше имя будет передано потомкам в укор».

Митрополит Тырновский Климент

И в этом он был последователен, не останавливаясь и перед тем, что в традиционном обществе, чтущем духовные скрепы, было совершенно не принято. Скажем, когда в конце 1888 года митрополит Климент и Синод официально отказались признать законность Фердинанда и, следовательно, поминать его имя в молитвах, по личному приказу премьера канцелярия владыки была опечатана, а «мятежным» иерархам приказали в 24 часа покинуть столицу.

Этим, к слову, тут же воспользовался князь, умолив своего «балканского Бисмарка» отменить «жестокий приказ», а самим «батям» дав знать, что, ежели вдруг опять что, в нем они всегда найдут защитника и покровителя. После этих событий Стамболов подал в отставку (в первый, но не последний раз), которую князь отклонил, а когда премьер заупрямился, буквально упросил того смягчиться. Сделав доброе дело «батям» и тем самым отыграв важное очко на будущее, хитрый Фифи прекрасно понимал, что без своего «Бисмарка» не продержится и недели и что, более того, никто, кроме «Бисмарка», не сможет добиться повышения статуса княжества.

Впрочем, это понимали все, даже ушедший в оппозицию честолюбец Радославов, нашедший с Фифи общий язык и теперь жестко критиковавший премьера за «умаление роли Его Высочества». Ведь в самом деле решить вопрос с законностью князя, а там, глядишь, и чего больше, мог только Стамболов, и он работал, разрабатывая самые причудливые проекты. В сущности, как мы уже знаем, «концерт», видя, что Болгария идет в Европу, готов был признать ее правителя, да и Порта готова была уступить совместной воле «концерта», но без признания России смысла в этом никакого не было.

И Стамболов пошел иным путем, сообщив в Стамбул, что если султан и дальше будет вести себя «неправильно», София объявит о полной независимости в одностороннем порядке, и тогда дело может обернуться войной, в итоге которой Порта потеряет Македонию. Авантюра? Безусловно, но с тонким расчетом. На территории «третьей сестрицы» было очень неспокойно, четы «непримиримых» вели вялую войну, в любой момент могущую разгореться в пламя, и все полевые командиры так или иначе ориентировались на Софию, посылавшую сепаратистам «гуманитарные конвои», — а следовательно, только от Софии зависело, полыхнет Македония или нет.

Шантаж, казалось, удался. В 1889-м Порта уже почти дозрела, но Абдул-Хамид II, не решаясь действовать в одиночку, попросил Гатчину смягчить позицию по Фердинанду, поскольку «в противном случае европейскому миру грозит беда». Однако Александр Нелидов, «самый влиятельный посол в Константинополе», категорически отказал, разъяснив султану, что, «угождая честолюбцам», лоббирующим Фердинанда в Болгарию, не стоит забывать, что «Россия есть самая близкая и мощная соседка Турции».

Именно так и сказал. И даже повторил. А затем, уже без металла в голосе, «дружески» добавил, что первая уступка шантажисту никогда не бывает последней, и если Стамбул исполнит требование Софии, дальше разговор пойдет о полной самостийности и в македонских землях, после чего заволнуются все соседи, и таким образом «небольшая уступочка» станет «толчком к окончательному и необратимому разложению Турции».

Поразмыслив, элиты Порты признали резоны русского посла и сделались неуступчивы, однако на сей случай у Стамболова был заготовлен «вариант Б». «Якши,[27] — сказала София, — не хотите — не настаиваем, но есть ведь вопросы, которые интересуют и нас, и вас, не так ли?» — «Так», — ответил Стамбул. И разговор пошел по-серьезному. Говорили о Македонии, которая, конечно, болгарская, но раз уж «концерт» хочет, чтобы она оставалась турецкой, что тут поделать, давайте договариваться о компромиссе, чтобы всем было хорошо.

«Давайте», — ответил Стамбул. И разговор стал конкретным — о тонкостях, деталях и нюансах, а также