А самовлюбленный до икоты Андрюха ужас как не любил себя чувствовать виноватым.

К тому же, страсть, внезапно вспыхнувшая в нем, никуда не испарилась. Андрюха просто горел желанием еще раз покорить неукротимую Марьванну, оседлать эту норовистую кобылку, которая почему-то вдруг заартачилась. Как бы пошло это ни звучало. Вот, чтобы убить двух зайцев одним выстрелом, он и решил, что надо бы преподнести ей подарок. А лучший подарок какой? Правильно, сделанный своими руками!

Значит, надо набить свежее чучело. Красивое и модное.

Сначала Андрюха хотел презентовать Марьванне одно из старых, но любимые чучела не проходили по кастингу. Оленя было жаль; этот трофей был красивым и редким. Кабанчик мог быть неверно истолкован. Черт знает, чьи черты Марьванна углядит в нем, самокритично свои или заслуженно его, Андрюхи. Вот этак будет смотреть на него и обзываться свиньей.

Значит, надо набить ей лису или зайчика. А что? Мило, пушисто, в меру дорого.

Андрюха хехекнул, почесал намечающуюся лысину и хлебнул еще первача. Его нос, передавленный дужкой очков, тотчас налился алым, как помидор под солнцем, и Андрюха уткнулся в свою работу. Старый охотничий пес дрых и пердел на вытертом коврике подле стола мастера.

— Моя прелесть, — говорил Андрюха нежно, подразумевая то ли Марьванну, то ли адресуя эти слова своей работе.

Тем временем жижа, ведомая местью и обонянием, достигла его окон и просочилась в приоткрытую раму, тихо, как ангел, на цыпочках бредущий по Раю. Она попала сразу в колонный зал, и, оглядев солидную мебель и хвастливые чучела, сразу отчего-то ужасно обрадовалась.

— Гы-гы-гы-гы, — сказала жижа.

Меж деревами колонн в потемках брезжил слабенький огонек света. На потолке плясали причудливые тени. Андрюха, увлеченный любимым делом до слепоты, здорово подогретый самогоном, мурлыкал песенку. Пердел пес.

Жижа затаилась, соображая, как же отомстить негодяю. Сначала она хотела вскарабкаться на потолок и оттуда десантироваться прямо на макушку угнетателю Андрюхе. Пусть почувствует себя оплеванным! Но шорный нож в его руках отмел напрочь эту мысль. Поползать по дому, как у Колесничихи? Жижа огляделась, испытывая легкое разочарования. Это Колесничиху можно было довести до истерики бардаком, а вот Андрюха мог его и вовсе не заметить…

А жижа очень, очень желала зла незнакомому ей Андрюхе!

Осторожно, стараясь не шуметь и не привлекать внимание мирно спящей толстой собаки, жижа обползла колонный зал, рассмотрев все доступные трофеи и послизав с них черную пенициллиновую плесень. Мелко, мелко, все не то! Мятущаяся душа жижи жаждала масштабной акции. Наплевать в книги? Но, судя по слою пыли, Андрюха их давно не читал, у них, небось, страницы слежались до кирпичной твердости. Выпить его шампунь? Но в некрасивой ванной комнате кроме бритвы и помазка на полке лежал только вонючий кусок хозяйственного ядреного мыла, и стоял такой же дремучий, вонючий, как медвежье говно, одеколон. От хозяйственного мыла жижу вспучило, в ее зеленом животе что-то забурлило, как на дне Гримпенской трясины, и даже завыло, как покойная собака Баскервилей.

Одеколон ударил в неокрепший разум жижи словно баллистическая ракета в сердце Нью-Йорка, и некоторое время окосевшая жижа молча сидела в раковине, потрясенная внезапными открытиями, которые пачками генерировал ее нетрезвый мозг. Нравится ей жгучий алкоголь или нет, жижа понять не могла, но некоторые идеи, рожденные им, ей определенно нравились.

Ядреный Андрюхин одеколон придал жиже смелости и дерзости. Пьяная в сопли жижа решила идти в лобовую атаку и напугать старого таксидермиста до коликов.

Вернувшись в колонный зал, нетрезво икая и шатаясь, как доцент после празднования Нового года, жижа нащупала в углу, под шторами, кучку выделанных, мягких пушистых шкурок, завернутые в рваные лежалые газетки и перевязанные шнурочком. Словно Женя Лукашин в бане, жижа выбрала, не глядя, шкурку и напялила ее на себя, как нетрезвый доцент чужое малое ему пальто. Шкурка с жижи сползала, и та, все та же шатаясь, обползла дом в поисках иголки и нитки.

Нашла.

Иголка с длинной черной суровой нитью была воткнута в щель на доске, к которой была приделана кабанья голова. Жижа выдернула ее и вонзила в шкурный живот, осторожно сползая по стене и оставляя мокрый, пахнущий алкоголем и перегаром след на дорогих обоях.

Алкоголь все не отпускал жижу. Мирно сидя на полу, она неспешно зашила себя в красивую барсучью шкуру вкривь и вкось, сверкая нетрезвыми зелеными глазками в прорезях на голове. Так же неспешно она отыскала старый закопченный фонарь — летучую мышь, и, освещая себе путь в темноте между книжных деревьев, двинула к Андрюхе в обход дубов.

Андрюха многое повидал на своем веку. И атаку осатаневшего кабана, рвущего когти от выстрела, и атаку осатаневшей супруги, рвущей отношения и свидетельство о браке. Видал он и ярость рогатых мужей, ревущих, как маралы в чаще. Но призрак дохлого барсука с фонарем видел в первый раз.

Барсук шел, трагически пошатываясь, скрипя отчаянно раскачивающимся фонарем, освещающим ему путь в ночи, как тыква Джека, блестя подозрительно зелеными глазами. Почему призрак? Даже будучи прилично поддатым, Андрюха не сомневался, что у барсуков не бывает таких колдовских, призрачно-зеленых глаз и призрачно-зеленых разрывов на груди не бывает — ну, неловко сшилось, кто в этом виноват?

К тому же, откинутые задние лапы, вместе с хвостом волочились за барсуком, а сам он шлепал по полу зеленым призрачным брюхом. И пес — старый пес не среагировал на страшного призрака, продолжая пердеть и спать. От барсука пахло привычно — домом, пылью, хозяином и медвежьим говном, — так что причин для беспокойства не было.

Андрюха выронил свой опасный нож, без сил откинулся в кресло. Он прекрасно понял, что это такое. Ко всем приходит белочка — к нему пришел барсук. Перебирая в памяти все свои прегрешения, Андрюха изо всех сил пытался вспомнить какую-то особую вину перед барсуками, какое-то особо зловещее надругательство над трупом или что-то в этом роде, но ничего такого с перепуга вспомнить не мог. Почему же зловещий призрак именно этого животного явился за ним?! За что?!

Барсук, шатаясь и вздыхая, кое-как доковылял до стола Андрюхи, которого вот-вот должен был хватить удар. С трудом вскарабкался в гостевое кресло, размахивая фонарем и грозя все кругом поджечь. Кое-как устроил свою жирную тушу и икнул. Обострившиеся чувства Андрюхи подсказали ему — барсук был мертвецки пьян, так, что даже не мог сфокусировать свои глаза на Андрюхе, и у него отчего-то отлегло от души.

Трясущейся рукой, словно рукоять верного револьвера, Андрюха, все так же неотрывно глядя на барсука, нащупал в верхнем ящике стола стопку и козырем выставил ее на стол, перед поддатым барсуком.

— Будешь? — осторожно и опасно, как укротитель львов в цирке, спросил Андрюха, щедро, до краев наливая барсуку самогона и двигая к нему поближе огурчик на тарелочке. — Помянем твоих сородичей.

Барсук не ответил, как и полагается призраку, но зеленые скользкие лапы к рюмке потянул. Когда барсук опрокинул чистый, как слеза младенца, самогон куда-то в рассохшееся рыло, у Андрюхи окончательно отлегло от сердца, и он для успокоения нервов тоже тяпнул рюмочку.