От его «оценю» мороз по коже. Руки сжимаются в кулаки от ненависти к каждому представителю бизнеса, преступности, который пытается меня запугать. Сколько можно?! А самое главное, как мне раз и навсегда исчезнуть из-под этого колпака.

Квартира опустела минуты три назад, а я так и стояла, уперевшись взглядом в дверь. В голове словно пронесся шторм, оставив после себя кучу мусора. Теперь мне предстояло его разобрать. Но чувства разнились. Помимо здорового любопытства, болезненной зависимости возник инстинкт самосохранения. Как тогда, когда в квартире я нашла платок с кровью.

Меня как подкинуло. И сейчас не рвануть на вокзал меня останавливают две вещи. Мне некуда идти. Он меня найдет. Даже на коляске доедет и передавит. И если это знание оставляло лишь отголосок страха, то после предоставленной информации я осознаю это так ясно, как слышу мурчание кота, трущегося о мои ноги. Виктор стал ласков. Неужели чувствует мой раздрай. Неужели хочет помочь?

Опускаюсь на колени, прижимаю его к себе и, закрыв глаза, принимаюсь перебирать образы тех, кто помешал Борису. Тех, кто хоть как-то поучаствовал в моей жизни. Я стала причиной смерти стольких человек, что становится страшно. И я даже подумать не могла… Да, конечно, могла, что уж теперь врать самой себе. Просто не хотела делать из Бориса большее чудовище чем он есть. Кому захочется признаваться в любви к Гитлеру.

— И что мне делать, Виктор? Я знаю, что однажды я избавлюсь от любви к нему. Но только в том случае, если смогу избавиться от него. А значит я должна вернуться. Должна увидеть весь ужас своими глазами. Теперь, если при мне он убьет человека, мои глаза не будут покрыты пеленой романтики, ведь все иллюзии лопнули как мыльный пузырь.

Сколько я так просидела — не знаю. Но телефон начал пиликать.

Я тянусь к нему на автомате.

— Нина, что случилось? — слышу в трубке голос, ставший настолько родным и близким, что становится страшно.

— Ни-ничего, — медленно выбираюсь из прострации, но ответ медленный настолько, что Борис затевает паузу, а потом резкое:

— Не ври мне. Я сейчас приеду.

Куда! Он же еле выжил!

— Нет! Нет! Просто… — простите меня, повара клиники. — Просто отравилась. Рвало.

— Давай бегом в больницу. Нам выезжать вечером. Надо было сразу Ивану звонить. Не двигайся, он тебя заберет.

— Ладно, — только и отвечаю я, чтобы не разрушать легенду, думая, как на таком расстоянии он вообще понял, что со мной что-то произошло.

Трубку ложу и тут же слышу звонок в дверь. А следом она бесцеремонно распахивается.

— Ну и что за представление ты опять устроила.

Нет, нет. Я больше не буду ему отвечать. Никой иронии, никакого флирта. Еще одной смерти я просто не переживу.

— Нина? — садится рядом Иван и отводит влажную прядь волос от лица. От этого мягкого касания хорошо и сладко, но я отвожу его руку и поднимаюсь.

— Просто меня рвало и…

— Тогда почему ты не в обнимку с унитазом.

— Потому что меня рвало, а не рвет. Слышал, в русском языке есть времена? — черт. Зачем? Вот зачем эта язвительность.

— Понял, не кипятись, львица, — надевает Иван сумку через плечо, кота вкладывает мне в руки, а потом поднимает меня в воздух. И я стараюсь держаться на расстоянии, прекрасно понимая, что спросить и просить меня опустить на ноги бесполезно.

Теперь это его «львица» не выходит из головы. Даже когда уже едем по забитым дорогам Новосибирска.

— Борис — лев, я — львица. А кто тогда ты? — все-таки решаюсь спросить. — Шрам? Как брат главы прайда, который потом его предаст.

— Нет, — смеется Иван, и при этом в уголках глаз виднеются лучики морщин. Сколько ему лет? — Помнишь в том мультике у Шрама были прислужники. Гиены.

На этом он не смотрит на меня, предоставляя самой делать выводы. И в них нет ничего хорошего. То есть он не просто предатель, а прислужник предателя. Что не должно вообще вызывать уважения.

— Я могу об этом сказать Борису.

— Ты можешь сказать ему все, что угодно. Но ни один мужик не станет верить своей шкуре больше, чем верному псу.

— Борис любит меня, — уверено заявляю я.

— Нет, — фыркает Иван. — Он болеет тобой, наркоман. И даже в тебе любви нет.

— Тогда почему же я с ним!? — спрашиваю его и действительно хочу услышать ответ.

— Потому что знаешь, что он не отпустит, и просто принимаешь неизбежное. При этом думаешь о том, каков в постели я.

Что?! Злость и обида за правдивость слов возобладают над разумом. Так что на светофоре я резко отстегиваюсь, под его грубый крик: «Куда, дура!» выхожу из машины. Он тоже выскакивает, готовый рвануть за мной куда угодно. Действительно верный пес. Но я его удивляю, просто пересаживаясь назад.

Он стоит и пялится на меня в окно, а потом уже сигналят машины, и он злой и взъерошенный садится за руль.

— Думай, что делаешь!

— Думай, что говоришь! — не остаюсь я в долгу.

Он открывает рот, но тут же его закрывает. Так что оставшуюся часть пути мы едем спокойно.

Виктор лезет ко мне на колени, и я мягко его глажу, думая о том, что надо как-то избавляться от своей неуравновешенности. Теперь я даже завидую выдержке Бориса, который умеет спокойно сносить любое мое поведение.

Надо спросить, как это у него выходит.

В клинике Виктора хотят закрыть в мягкую крупную клетку, а главный врач орет, что у них не ветеринарная клиника. Но этот кот не привык находиться в клетке. Так что придется им перетерпеть пару часов.

Иван делает шаг, но я его опережаю и подхожу ко врачу по отчеству Даниилович вплотную. Он, несмотря на свой рост, становится как-то ниже. И почему осознание, что я могу на него надавить, возбуждает.

Я отметаю это ненужное ощущение власти и улыбаюсь.

— Аристарх Данилович. Мы покинем вашу клинику через два часа, оставив весьма положительные отзывы, как самой лучшей клинике Новосибирска, а возможно, — разглаживаю его воротник, так, что вижу, как дергается его кадык. — И всей России. Ведь у вас приходил в себя сам Борис Распутин. А о покушении можем не упоминать. Верно?

— Верно, — сиплым голосом говорит Даниилович.

— Вот и отлично. Иван. Неси моего котика, — говорю с улыбкой и обхожу врача. Знаю, что за этой сценой наблюдали многие. Чувствую жжение в макушке и задираю голову. В окне второго этажа сквозь слепящий свет солнца замечаю Бориса. И мне приятно, что он видел меня в этот момент. Только страх напороться на недовольство захватывает меня в свой плен и не отпускает, пока не оказываюсь непосредственно перед ним.

Он уже одет, полулежа в кресле с большими колесами.