Я звоню Нику, но он не берет трубку. Я иду к сестринскому посту, и мне говорят, что Дженис ушла на обед. Я хочу уточнить, не собираются ли они выписать Эльфи сегодня. Кто такая Эльфи? – не понимает дежурная медсестра. Я говорю ей: Эльфрида фон Ризен. Она отвечает, что ей ничего не известно.

Я возвращаюсь в палату к Эльфи. Мама поет ей песню на плаутдиче. Песня называется Du, что значит «Ты». Эльфи держит ее за руку. Это песня о вечной любви, об израненном сердце, рвущемся в клочья от такой сильной любви, – песня, которую мама пела нам, когда мы были еще совсем маленькими.

Дальше все происходит стремительно. В палату входит Дженис. Улыбается и говорит: Всем привет еще раз. Она сообщает, что Эльфи, наверное, выпишут уже сегодня, как только врач даст добро. Мне представился врач в образе Бена Кеноби, вручающего Эльфи световой меч. Мы с мамой радостно восклицаем: Прекрасно! Отлично! Ура-ура! Эльфи улыбается Дженис и выглядит благодарной.

Дженис садится на краешек ее койки и спрашивает, точно ли Эльфи чувствует себя хорошо и готова вернуться домой. Мы все понимаем, что она имеет в виду. Эльфи говорит, что да, безусловно. Ей хочется поскорее вернуться к Нику и своей настоящей жизни. Она расчесывает волосы пятерней. Она согласна принимать лекарства и посещать психотерапевта. Она готова. И она искренне благодарна врачам и медсестрам за все, что они для нее сделали. Она говорит так, будто произносит хорошо отрепетированную речь на церемонии вручения «Оскара». Я целую ее в щеку и говорю: Замечательно. Просто прекрасно. Мама сидит, прижав руку к сердцу, молчит и смотрит широко распахнутыми глазами.

Я в панике и растерянности. Дженис говорит, что оставит нас ненадолго одних, пока Эльфи будет собирать вещи, и я выхожу следом за ней в коридор. Спрашиваю у нее, точно ли Эльфи готова ехать домой, и Дженис отвечает, что да, и к тому же они и не вправе ее удерживать. Она поступила сюда добровольно, не принудительно, а значит, может уйти, как только захочет. Я спрашиваю, не рановато ли ее отпускать, и Дженис говорит, что пациент должен чувствовать, что у него есть возможность самостоятельно принимать жизненно важные решения.

Я отвечаю, что самым жизненно важным решением будет решение покончить с собой, но мы вряд ли спокойно позволим ей принять такое решение, верно? Дженис со мной соглашается, но говорит, что у нее связаны руки. И лишняя свободная койка никогда не бывает лишней. И давайте дадим ей кредит доверия. И посмотрим, что будет. Дженис говорит, что у нее хорошее предчувствие. Все будет в порядке. Она говорит, что Эльфи хочет сыграть со мной в теннис, когда установится теплая погода, и я не знаю, что на это ответить.

Я опять звоню Нику, и на этот раз он берет трубку. Я сообщаю ему, что Эльфи выписывают и сегодня она будет дома. Он удивлен. Он впервые об этом слышит. И что будем делать? Он говорит, что немедленно позвонит человеку, который вроде как отвечает за выездную бригаду психологов. Говорит, что сегодня пораньше уйдет с работы, купит продуктов и будет ждать нас дома.

Я возвращаюсь в палату к Эльфи. Она уже встала с постели и начала одеваться. Я помогаю ей собрать вещи в пластиковый пакет и вдруг понимаю, что потеряла свой собственный пластиковый пакет, в котором лежит моя рукопись. Но я на удивление спокойна. Потеряла – и ладно. Все хорошо, все в порядке.

Но тут мама вдруг восклицает: Ой, Йоли, это твое? Как выясняется, она сидела на моем пакете. Заглянув внутрь, она спрашивает: Это что, твоя новая книга? Я говорю: Да. Она интересуется, сколько уже написано слов. Почему-то этот вопрос меня жутко смешит. Я качаю головой. Эльфи говорит маме, что первая буква прекрасна. Мама глядит на меня, улыбается, ждет продолжения. Я упорно молчу. Она выводит меня в коридор, легонько подтолкнув в спину. Она очень низкого роста, от нее вкусно пахнет кокосовым молоком. Уже в коридоре она обнимает меня и говорит, что все будет хорошо. Она всегда так говорит, и мне это нравится, но иногда мне начинает казаться, что она считает меня идиоткой, которой все надо втолковывать по сто раз. Впрочем, она – моя мама, и мамам положено так говорить. Боб Марли тоже так говорил, только он добавлял «до крупинки»[16]. Все до крупинки будет хорошо. Мне кажется, это правильное уточнение, хотя оно сделано лишь для того, чтобы растянуть фразу до нужного музыкального размера. Помню, как я напевала эти слова вновь и вновь, убаюкивая себя перед сном в те времена, когда папа еще не встал на колени на железнодорожных путях перед поездом, мчащимся на всех парах.

Вечером мы празднуем возвращение Эльфи домой. Празднуем острой индийской едой и хорошим вином. Ник выставляет на стол бутылку коллекционного арманьяка, которую наша мама подарила ему на Рождество два года назад. Эльфи улыбается чуть смущенно, такая красивая и безмятежная, словно она одна знает ответ на загадку Сфинкса. Ее руки дрожат, но почти незаметно. Она надела на шею бледно-розовый шелковый шарф и замазала шрам над бровью тональным кремом. Она похудела, брюки стали ей великоваты, но Ник смастерил для нее симпатичный веревочный пояс. Ник счастлив, что Эльфи вернулась домой. Он обращается к ней «мое солнце» и «любовь моя». Мама называет ее «моя лапонька». Мне хочется прямо сейчас передать Эльфи записку вроде дипломатической ноты протеста, но у меня нет достаточно толстого маркера, чтобы обозначить свою точку зрения. Ник говорит о китайской литературе, о своем намерении выучить китайский язык. Эльфи рассеянно листает роман, который Ник взял для нее в библиотеке. Никто ни словом не упоминает о теннисе или Париже.

Мне хочется крикнуть ей: Слушай! Если кому-то и стоит покончить с собой, так это мне. Я ужасная мать, ушла от обоих отцов своих детей. Я плохая жена, еще даже не развелась, а уже заимела любовника. Двух любовников. Моя писательская карьера медленно умирает. Смотри, какой у тебя дивный, красивый дом. И прекрасный мужчина, который по-настоящему тебя любит! Все крупные города мира готовы выложить тысячи долларов, чтобы ты приехала и сыграла на фортепиано, и все мужчины, которые тебя видят, тут же влюбляются и становятся одержимы тобой на всю жизнь. Может, поэтому ты и стремишься уйти из жизни? Потому что ты довела ее до совершенства и тебе больше нечего делать на этой земле. Но мне трудно поймать взгляд сестры. Она на меня