сочетании сапог-леденец, непонятном вне контекста, можно видеть свернутую метафору, изображающую встречу Царь-Девицы с дядькой-оборотнем, – метафору, хорошо подготовленную предыдущими строками, изображающими, как дядька униженно лижет сапожки Царь-Девицы.

Если парные сочетания типа персик-абрикосик, спи-исчезнь, состоящие из грамматически равноправных и независимых элементов (равноправность частей иногда усиливается их ненормативным грамматическим приспособлением друг к другу: тигр-лежебок, яблонь-май), оказываются всё же ближе к фразеологии или синтаксису, чем к лексике, то формообразовательные или словообразовательные модификации одного из членов (последнего) резко приближают их к лексическому уровню, т. е. к словам: сквозь-сном; Царь-Девицын; справа-коечными (глазами). Окказионализмы от устойчивых сочетаний Цветаева иногда пишет слитно: День деворадуется по мостам (II: 187), иногда с дефисом: Право-на-жительственный свой лист / Но – гами топчу! (П.: 207), Какая нa-смерть осужденность / В той жалобе последних труб! (II: 150).

На границе между словообразованием и синтаксисом находится и образование сложных (двухкорневых) слов. Окказионализмов среди них в поэзии Цветаевой очень много, особенно существительных и прилагательных, встречаются также наречия и глаголы. Если модель аппозитивных сочетаний стилистически маркирована как народно-поэтическая и такие сочетания сосредоточены у Цветаевой преимущественно в поэмах «Царь-Девица», «Молодец», «Переулочки», «Егорушка», то модель структурно близких к ним сложных слов является приметой книжно-риторического стиля. Слова типа златокудрый традиционно называются гомеровскими эпитетами, и не случайно большинство подобных слов представлено у Цветаевой в драматических произведениях на античные сюжеты – «Ариадна», «Федра». Однако следует учесть, что словообразовательный тип сложных слов органичен в языке поэзии Цветаевой с ее стремлением к аналитизму и в то же время отвечает тенденции развития современного русского языка в сторону аналитизма. Кроме того, нельзя исключить влияния на язык поэзии Цветаевой аппликативного строя немецкого языка, знакомого ей с младенчества. Это влияние хорошо обнаруживается, в частности, в обилии сложных слов, особенно существительных типа крысолюб, чехолоненавистник в поэме «Крысолов». Стремление к «грандиозности» образов, отмеченное Р. Якобсоном при характеристике сложных слов Маяковского (Якобсон 1923: 104), свойственно и Цветаевой. Оно ярко проявляется, например, в «Поэме Воздуха», прославляющей преодоление земного притяжения.

Сложные слова-окказионализмы образуются не только от узуальных сложных слов (верховод ← верховодить, глухонемость ← глухонемой, сухомять ← сухомятка, сновидеть ← сновидение), но и (гораздо чаще) непосредственно от словосочетаний, при этом сложные слова, утратив формоизменение первой части, сохраняют тем не менее, семантику синтаксических отношений, свойственную производящим сочетаниям[47]. Так, семантика согласования присуща отношению между корнями слов лысолоб, черноям, грустноглазый: первая часть выполняет в них функцию определения; семантика управления с первой частью в функции дополнения свойственна словам богоотвод, женохул (первая часть, утратив падежную форму, сохраняет семантику винительного падежа), мужеравная, кустолаз (дательного), женоувит (творительного), стенопись (предложного); по принципу примыкания строятся слова с обстоятельственным значением первой части скоробежь, тяжелоступ, противушерстный, тяжкоразящей; корреляцией элементов, свойственной соединениям подлежащего со сказуемым, характеризуются слова головокружных, кровокипящего, мужевражьей. Некоторые окказионализмы-композиты сохраняют синтаксические отношения однородных членов предложения: громозвон, белохрущатых, сильномогучий, чужедальняя. Немало окказиональных сложных слов имеет семантику сравнительных оборотов: кольцеволосых, молниеокую, огнекистых. Часто встречаются слова с соотношением частей, аналогичным счетным оборотам: двоедушие, семиморский, тысячеверстья.

Среди всего этого разнообразия ретроспективно потенциальных синтаксических отношений между элементами сложных слов выделяется тип с первой частью в обстоятельственном значении и синтаксическим примыканием. Совпадение соединительной гласной с суффиксом наречия в таких словах, как тяжкоразящий, допускает не только слитное, но и раздельное написание, сигнализирующее о том, слово это или словосочетание, что свидетельствует о стирании грани между лексической и синтаксической единицей. Дефисные написания обычно переводят обстоятельственное наречие на -о в краткое прилагательное, изменяя тем самым статус этого -о. Из суффикса наречия оно превращается в соединительную гласную:

Что так же трогательно-юно,

Как ваша бешеная рать?

(I: 195);

Ты, который так царственно мог бы – любимым

Быть, бессмертно-зеленым (подобным плющу!)

(III: 757).

Даже в тех случаях, когда лексическое значение наречия препятствует его переходу в прилагательное, дефис все-таки сигнализирует о таком сдвиге, обозначая нарушение обычной сочетаемости:

Георгий, ты плачешь,

Ты красною девой

Бледнеешь над делом

Своих двух

Внезапно-чужих

Рук

(II: 37);

От тряса рождался смех,

От смеху того – веселье

Безбожно-трясомых груш:

В младенчество впавших душ

(III: 753);

Вечно-первым наш критский гость

В беге, в бое, в метанье диска

(III: 576);

Жизнь и смерть давно беру в кавычки,

Как заведомо-пустые сплёты

(П.: 302).

Возможность раздельных и дефисных написаний в подобных случаях показывает подвижность границы не только между словообразованием и синтаксисом, но и между частями речи.

Устранение границ между одной и двумя лексическими единицами возможно не только на синтагматическом уровне, но и на парадигматическом, что ярко проявляется в случаях междусловного наложения: глубизна, беженство, спортсмедный, по завалежам. При таком способе словообразования, как пишет Н. А. Янко-Триницкая, «не возникает никакого нового смысла, объединяющего смысл наплывающих друг на друга слов», оно служит только целям экспрессивности и эмоциональности высказывания (Янко-Триницкая 1975: 259, 260). Анализ текстов показывает, что это утверждение не всегда верно. В стихотворении «Бич жандармов, бог студентов…» из цикла Цветаевой «Стихи к Пушкину» объединение слов бегство и бешенство в гибридном слове беженство (и одновременно образование этого слова суффиксальным способом от существительного беженец) становится сильным средством смысловой и оценочной антитезы:

Томики поставив в шкафчик –

Посмешаете ж его,

Беженство свое смешавши

С белым бешенством его!

(II: 282).

Объединением двух слов, мотивированных словом смешавши, Цветаева саркастически сравнивает и оценивает формы эмигрантского протеста против насилия, свойственные ее современникам, с формой открытого бунта, присущей Пушкину.

5. Части речи

Отсутствие четких границ между частями речи в русском языке объясняется как разнообразием (а диахронически – изменчивостью) синтаксических функций слова, так и возможной множественностью его семантики. Вызывая исторические изменения и современные сдвиги, оно проявляется в омонимии – наследии древнего синкретизма (печь пироги и дровяная печь; лес сыр и костромской сыр; зло будет наказано; это письмо слишком зло и он зло посмотрел), в идиоматизации сочетаний и форм (исподлобья, шагом, нехотя), в процессах включения (столовая, заведующий), в транспозиции (в никуда, разница между «хотеть» и «мочь»), в совмещении частеречной семантики (играющий, играя, горелый, тысяча, всяко), в процессах межкатегориального словообразования (рисование, храбрость, вчерашний). Если обыденная речь и нормативные тексты обычно избегают двусмысленности в употреблении частей речи, то художественные