Он бросил змею и вытер руки о штаны.

Роланд, подобравший с земли "трактор", с силойрванул одну гусеницу. Гусеница легко отделилась, пролив на клочок земли междусапогами стрелка дождь ржавчины. Роланд отбросил гусеницу в сторону.

– Все в этом мире замирает или разваливается, – сказал онбез всякого выражения. – Силы же сцепляющие, коим мир обязан своеюсоразмерностью и гармонией во времени, равно как и в пространстве, слабеют. Мызнали это еще детьми, но и помыслить не могли, каковоокажется время угасания.Да и каким чудом могли бы мы вообразить такое? И все же пора заката настала, яжив, я многое слышу и вижу, и вот мое убеждение: Последние Времена пагубносказываются не на одном лишь моем родном мире. Они подтачивают и ваш мир, Эддии Сюзанна, а быть может, и миллиард иных миров. Лучи разрушаются. Бог весть,причина то или один из признаков, но я знаю, что это истинная правда. Подитесюда! Ближе! Слушайте!

Приближаясь к металлической коробке, наискосьрасполосованной чередованием желтого и черного, Эдди нежданно-негаданно угодилв цепкие объятия одного яркого и неприятного воспоминания. Впервые за много летмолодой человек поймал себя на том, что думает о рассыпающейся викторианскойразвалюхе с Голландского Холма. Развалюха эта, известная детворе района как"Особняк", стояла на заросшей бурьяном, неухоженной лужайке наРайнхолд-стрит, примерно в миле от квартала, где выросли братья Дийн. ОбОсобняке ходили страшные истории – Эдди полагал, что в районе едва ли сыщетсямальчишка или девчонка, их не слыхавшие. Казалось, горбатый дом, тяжело осевшийпод крутой кровлей, злобно глядит на прохожих из густой тени карнизов. Оконныхстекол, само собой, не было и в помине (бросать камнями в окна можно и спочтительного расстояния), но участи быть расписанным краской из распылителя,превратиться в тир или в траходром дом избежал. Наибольшее же недоумениевызывал сам факт его затянувшегося существования: никто ни разу не поджигалОсобняк – ни ради страховки, ни чтобы просто поглазеть на пожар. Ребятаговорили, что там, конечно же, водятся привидения, и однажды Эдди, стоявшему сГенри на тротуаре и смотревшему на Особняк (это паломничество братья совершилиспециально, чтобы своими глазами увидеть предмет невероятных слухов, хотяматери Генри объяснил, что они всего-навсего идут с какими-то его друзьями кДальбергу, за "Худси Рокетс"), почудилось, что привидения там,пожалуй, действительномогут водиться. Разве не ощутил он, что из старых,сумрачных викторианских окон – окон, которые, казалось, вперились в негонеподвижным сосредоточенным взором опасного безумца, – сочится некая грубая имощная враждебная сила? Разве не шевельнуло легчайшее дуновение волоски у негона руках и сзади на шее? Разве не подсказывало ему со всей ясностью чутье:переступи порог, и захлопнется дверь, щелкнет замок, придут в движение стены,пойдут смыкаться, размалывая в порошок косточки дохлых мышей, стремясьсокрушить и твоикосточки?

Населенный призраками. Сам – призрак.

Приближаясь теперь к металлическому коробу будки, молодойчеловек вновь оказался во власти давнишнего ощущения опасности и тайны. Руки иноги Эдди покрылись гусиной кожей, волоски на шее встопорщились и слиплисьналезающими друг на друга, похожими на перья пучочками. И вновь он ощутил то желегчайшее дуновение, хотя листва на деревьях, обступивших поляну, сохранялаполную неподвижность.

Тем не менее Эдди упрямо продолжал идти к двери (ибо тобыла, конечно, дверь – очередная дверь, хоть и запертая, вопреки желаниям ихотениям молодого человека, навсегда) и остановился лишь тогда, когда его ухооказалось прижато к металлу.

Можно было подумать, что полчаса назад Эдди хватил таблеткудействительно сильной "кислоты" ("кислота" – ЛСД) и его какраз начинает мощно забирать. Во мраке заглазья поплыли диковинные краски. Вушах зазвучали призрачные голоса, бормотавшие что-то в каменных глотках длинныхкоридоров, в чертогах, озаряемых неверным мерцающим светом электрическихсветильников. Эти факелы современной эпохи, некогда заливавшие все ярчайшимсиянием, обратились ныне в жалкие стерженьки угрюмого голубого огня. Эддичувствовал пустоту… безлюдье… мерзость запустения… смерть.

Грохот машин не смолкал. Но не вторгался ли исподволь в этотшум некий неприятный призвук, этакий слышный порою за мерным гулом глухой стуксродни перебоям больного сердца? Не возникало ли ощущение, что механизмы –источники этого шума – хотя и значительно превосходят тонкостью и сложностьювнутреннее устройство медведя, не могут попасть в такт с самими собой?

– Безмолвно все в чертогах мертвецов, – услышал Эдди свойзамирающий, слабеющий шепот. – Недвижно, стыло, предано забвенью. Зри –лестницы погружены во мрак, в покоях гибель царствует с разрухой. Вот, вот они,чертоги мертвецов, где пауки прядут и среди камня огромные системы затихают –одна вослед другой, поочередно.

Роланд грубо оттащил его от будки, и Эдди повел на стрелказатуманенными глазами.

– Довольно, – сказал Роланд.

– Фиг знает, чего туда напихано, но фурычит оно не ахти,верно? – услышал Эдди свой голос – дрожащий, доносящийся словно бы издалека.Молодой человек еще осязал могучую силу, наплывающую из короба будки. Она звалаЭдди, влекла, манила.

– Верно. Нынче в этом мире нет ничего столь ужпроцветающего.

– Братцы! Если вы задумали здесь заночевать, радостьюобщения со мной вам придется пожертвовать, – предупредила Сюзанна.Голубовато-серый полумрак, дитя угасшей вечерней зари, размыл контуры ее лица –лишь поблескивали смутно белки глаз да зубы. – Я отправляюсь вон туда. Мне ненравится, как эта штука на меня действует. Брр!

– Всемы расположимся на ночлег там, – сказал Роланд. –Идемте.

– Это ты здорово придумал, – одобрил Эдди. Они двинулисьпрочь от будки, шум механизмов пошел на убыль, и Эдди почувствовал, что властьэтих звуков над ним слабеет, хотя они по-прежнему взывали к нему, приглашаяисследовать сумрачные переходы, пустынные лестницы, покои, где обитали гибель иразруха, где пряли пауки и где во тьму панели управленья погружались однавослед другой, поочередно.

Ночью, во сне, Эдди опять не спеша шел по Второй авеню наугол Сорок шестой, к "Деликатесам от Тома и Джерри". Он миновалмагазин, где продавали записи и пластинки. Из динамиков оглушительно грянули"Роллинг Стоунз":

Я вижу красную дверь и хочу

Перекрасить ее в черный цвет.

Пусть почернеют все краски,

Пестроте говорю я: нет.

Мимо – девахи, одеты по-летнему,

Ярко, сойдешь с ума,

И я верчу башкой, не то от меня

Нипочем не отступит тьма…

Дальше, дальше, мимо расположившегося между Сорок девятой иСорок восьмой улицами магазина под названием "Зеркало души". Ввитрине висели зеркала; Эдди заметил в одном свое отражение и подумал, чтодавно уж не выглядел так хорошо; волосы чуть длинноваты, но в целом – загорелыйи подтянутый. Хотя одежка… м-да, чувачок. Фраер с головы до пят. Синяякуртка-блейзер, белая рубашечка, галстучек темно-красный, серые парадныебрючата… такого прикида "чертов яппи" у Эдди сроду не бывало.