Раздались дикие возгласы восторга — король выехал во второй раз с пикой наперевес против молодого капитана.

Все случилось меньше чем за минуту. Капитан коснулся стального воротника королевских доспехов; капитанская пика расщепилась, король рухнул с лошади, и лицо его обагрилось кровью.

Гнетущая тишина, казалось, тянулась бесконечно долго, а затем толпа ринулась к тому месту, где без сознания лежал на траве король.

* * *

Король умирал. Он говорил совсем мало с тех пор, как упал на турнире. Единственно, на чем он настаивал, так это, чтобы ни в чем не обвиняли капитана. То, что пика расщепилась, было простой случайностью. Он последовал приказу короля и вступил в поединок, хотя и не должен был этого делать. Он повел себя как истинный рыцарь и доблестный воин. Король хотел, чтобы об этом помнили все.

В детской стояла непривычная тишина, прерываемая лишь внезапными рыданиями.

Маленький Генри кричал с надрывом:

— Когда поправится мой папочка?

Остальные пытались утешить его, сами оставаясь безутешными. Марго, горе которой было столь же неистовым, как и все ее эмоции, заперлась у себя в комнате и совершенно обезумела от рыданий.

Мария и Елизавета, Франциск и Шарль сидели вместе, но не осмеливались разговаривать, опасаясь разрыдаться. Мария обратила внимание на странные взгляды, бросаемые Шарлем на своего брата. Король был близок к смерти; когда уходит один король, следующий немедленно занимает его место. Бледному немощному мальчику предстояло вскоре стать королем Франции, но как надолго?

Эдуард Александр — Генрих был при матери. Она нуждалась в его утешениях. Обнимая сына, она говорила себе, что он займет то место в ее сердце, что было отдано мужчине, умирающему сейчас. Она знала толк в таких вещах и понимала, что король покидает их.

В конце концов все собрались у его постели. Он уже не мог говорить, и они были рады, что он не испытывал более никаких мучений; он лежал без движений, не узнавая никого. Они стояли у его кровати, пока он не перестал дышать.

Все главные люди Франции собрались в комнате, прилегающей к спальне. Были там и кардинал с графом. Они оба заметили, что взгляды, обращенные к ним, стали более чем когда-либо почтительными, и они почувствовали себя, как если бы были королями.

Когда все закончилось, семья покинула спальню; первым ушел Франциск, который, хоть и был в печали, с тревогой ощущал свою новую значимость. Екатерина и Мария стояли напротив друг друга, кровать разделяла их. Они направились к выходу, но, дойдя до двери, Екатерина остановилась, опустила руку на плечо Марии и, нежно подтолкнув, пропустила ее вперед.

Это был выразительный жест: королева Екатерина была теперь только королевой-матерью, а Мария заняла первое место, как королева Франции.

Королева Франции! Первая дама страны! Она была второй только для короля, а король был ее преданным рабом. Однако когда она вспоминала, что все это пришло к ней через смерть человека, которому она оказывала уважение как любимому отцу, она чувствовала, что с радостью отказалась бы от всего, лишь бы только его вернуть.

Франциск был полон скорби. Он не получил ничего, кроме отцовских обязанностей. Множество глаз наблюдало за ним теперь. Его беспрестанно и критически изучали. Люди, пугавшие его, вились вокруг, и, хотя он был королем Франции, он чувствовал, что не в состоянии избавиться от них. Эти два человека, называвшие себя ласково его дядями, намертво держали его. У Франциска было ощущение, что они постоянно рядом. Он размышлял о них, в особенности о кардинале. Ему привиделся во сне кошмар, в котором присутствовал кардинал. Насмешливым тоном он говорил:

— Трусливая робкая девчонка… пытающаяся выглядеть мужчиной!

Эти слова, полные презрения, преследовали его денно и нощно.

Появился и кое-кто иной, кого он боялся более чем остальных — его собственная мать. Если он был в одиночестве, она могла решительно войти к нему в апартаменты и завести разговор тихим и серьезным тоном:

— Мой дорогой сын… мой маленький король… ты нуждаешься сейчас в своей мамочке.

Это было вечной темой, с которой она обращалась к нему.

Он чувствовал, что похож на кость, за которую грызутся собаки.

Его мать была решительна в своих действиях. Даже во время траура она сделала так, что не подпускала этих двоих к нему, сказав:

— Король — мой сын. Он еще не король, а просто мальчик, скорбящий о своем отце. Я никому не позволю приблизиться к нему. Кто, как не мать, может утешить его сейчас?

Но ее утешение травмировало его больше, чем горе, и он был согласен на все, лишь бы она ушла и оставила его в одиночестве оплакивать отца. Мария могла принести ему все утешение, в котором он нуждался, одна лишь Мария.

Дяди Марии прибыли в Лувр. Они не испрашивали разрешения на аудиенцию с королевой Франции.

— Какие могут быть церемонии в такое время между теми, кто так близок и дорог — сказал кардинал.

Он не преклонил перед Марией колен, а заключил ее в объятия. Это было не только жестом ласки, но жестом господства.

— Дорогая моя, — пробормотал он, — это свершилось. Это произошло неожиданно для всех нас. А теперь, моя дорогая, ты — королева Франции. Это как раз то, о чем грезили я, твои дяди и твоя бабушка.

Мария сказала с оттенком легкого упрека:

— Скорбим ли мы все еще об умершем короле?

Кардинал бросил на нее пронзительный взгляд. Осознает ли она свое величие? Будет ли она теперь меньше прислушиваться к его словам, чем когда была женой дофина?

Он не хотел допустить такого.

— Тебе нужна твоя семья, Мария, более чем когда-либо.

— Да, дядя, я знаю. Я частенько размышляла о том, как стану королевой, а теперь я много думаю о короле, о том, как добр он был всегда и как мы, дети, любили его. Но он не был добр к каждому. По его приказу страшные вещи случались с теми, кто не был истинно предан ему.

— Еретикам не место в этой стране, — сказал кардинал.

— Дядя, я верная католичка, но, однако, чувствую, что неправильно мучить людей… убивать их за то, что они мыслят иначе. Теперь я — королева и хочу предоставить всем свободу вероисповедания. Я хочу отправиться в тюрьмы, где держат людей за их религиозные взгляды, открыть двери и сказать: «Ступайте с миром. Живите в мире и молитесь тому Богу, которого вы избрали».

Кардинал расхохотался:

— Кто побеседовал с тобою, моя дорогая? Это богохульство…

Внезапно он вспомнил о своей рясе священника и добавил:

— Эти люди в тюрьмах немного пекутся о взглядах. Они мечтают посадить на трон протестантов Бурбонов. Религия и политика, Мария, обручены друг с другом. Человек встречает смерть на Гревской площади, возможно, за то, что он еретик, возможно, за то, что он — угроза для монарха-католика. Мир поделен на католиков и гугенотов. Ты узнаешь больше о таких вещах, ибо придет время, когда ты, я уверен, внемлешь советам твоего дяди Франсуа и твоего дяди Шарля, которые не думают ни о чем, кроме твоего благополучия.