— Она очень крепко любит твоего брата Генриха, — напомнила ему Мария. — А ведь он не станет королем, пока ты и Шарль не умрете и не оставите после себя сыновей.

— Любой — даже моя мать — должен делать что-то иногда без всякой на то причины. Потому-то она и любит Генриха. Мария, как я хотел бы вернуться в Вилле-Котре и тихо жить там. Как бы я хотел, чтобы отец никогда не умирал, а мы никогда не стали королем и королевой. Это странное желание? Многие отдали бы все, что имеют, чтобы завладеть короной, а я… у которого она есть, отдал бы все — кроме тебя если бы я только мог вернуть отца.

— Это твое горе, Франциск, вынуждает тебя говорить такое. Смерть отца была слишком внезапной.

— Было бы то же самое, если бы я давно знал, что он должен умереть. Мы, почти дети, король и королева Франции. Возможно, проживи мой отец еще десять или двадцать лет, мы были бы мудрее… возможно, мы бы не пребывали в таком испуге. Я должен был бы отвязаться от кардинала. Мне следовало бы сказать: «Я хотел бы приветствовать моего дядю, короля Наваррского, как подобает его рангу. Я не приму никаких ваших указаний, монсеньер кардинал. Будьте осторожны, монсеньер, иначе вы проведете остаток ваших дней в одиночке Консьержери! Ах, Мария, как легко это сказать сейчас, но я дрожу при мысли сказать такое ему в лицо. Я так бы хотел, чтобы он не был тебе дядей, Мария. Я так бы хотел, чтобы ты не любила его так крепко».

— Я тоже мечтаю об этом.

Слова сорвались у нее с губ, прежде чем она осознала, что говорит.

Было несколько новостей, которые прошли через нее. Преследования гугенотов вовсе не уменьшились со смертью Генриха, а даже слегка усилились. Кардинал присягнул перед графом Альба и графом Савойским, что очистит Францию от гугенотов вовсе не потому, что религиозные распри были так важны для него, но потому, что он хотел быть уверен в поддержке Филиппом Испанским дома Гизов в борьбе против Бурбонов. Он очень хотел продемонстрировать Филиппу свою преданность.

От короля и королевы не удалось скрыть этого преследования. Гугеноты организовали мятеж; слухи постоянно витали над Двором. Никогда еще не были так забиты тюрьмы. Кардиналу нужно было показать королю Испании, что тот не найдет во Франции союзников лучше, чем Гизы.

Было еще кое-что, открывшееся Марии. Кардинал, такой дорогой для нее, волновавший ее своей странной нежностью, объяснявший ей ее обязанность, создавший ее по своему подобию — был ненавистен не только ее мужу, но и многим людям за пределами Двора.

— Renard, lasche le roi[33], — кричал народ на улицах.

Распространялись слухи.

— Ему долго не прожить, этому кардиналу Лотарингскому, — говорили люди. — Однажды он пройдет по тому же пути, по которому он отправил многих.

Великие люди, могла бы сказать Мария себе, часто сталкиваются с великими опасностями. Ей довелось узнать, что под алыми одеждами был ватный костюм на случай предательского кинжала или пули. Более того, кардинал, будучи в тревоге, приказал, чтобы плащи были не длиннее общепринятых, а сапоги, в которых можно было бы утаить кинжал, сидели точно по ноге, но не более того. Каждый раз, замечая новые модели одежды, Мария вспоминала, что эти стили были продиктованы человеком, который сеял смерть вокруг себя и который опасается за свою жизнь. Он трус, решила Мария, и эта мысль повергла ее в шок.

Романтический мир, построенный ею в детстве в Шотландии и упрочившийся в первые годы жизни во Франции, начал раскалываться.

Она ощущала это смутно, ведь она оберегала собою мальчика-короля. Они были вместе — двое детей, два самых важных ребенка Франции, и оба они были брошены в одиночество. По обе стороны от них стояли всевластные принцы, Гизы и Бурбоны, Валуа, представленные королевой-матерью Екатериной, которой Мария опасалась более всего.

* * *

Весь Двор отправился в путешествие на Юг, к границе Франции и Испании. Была там и маленькая жена Филиппа Испанского, совершавшая свое последнее путешествие по родной земле. С каждым продвижением вперед она становилась все испуганнее, все бледнее. Мария, которой она доверилась со своими страхами, глубоко сочувствовала ей.

Здоровье Франциска ухудшалось. У него в ухе стали образовываться нарывы, и как только исчезал один, взамен вскоре появлялся другой. Амбруаза Паре[34], считавшегося наиумнейшим врачом в мире, постоянно держали рядом.

Сама Мария временами страдала от болезненных приступов, но, как только болезнь отступала, она вновь чувствовала себя хорошо. Ее великолепное здоровье ушло. И хотя красота ее стала более хрупкой, она блистала как прежде. В ней сохранилось то, что кардинал как-то назвал «Обещание». В ней все еще был намек на страстную глубину, которая может быть открыта, и это притягивало больше, чем ее красота. Казалось, назло своему искалеченному здоровью, она продолжала оставаться самой привлекательной женщиной при Дворе.

Путешественники направлялись к Шенонсо — самому прекрасному из всех замков Франции, построенному в долине и выглядевшему как бы плывущим по воде в окружении ольховых деревьев. Луара, протекающая под замком — он стоял на мосту, — была подобна защитному крепостному рву. Этот замок всегда был прекрасен. Диана, нежно любившая его, пригласила лучших художников Франции с тем, чтобы дополнить его красоту. Генрих отдал этот замок Диане, хотя Екатерина имела на него виды. Королева-мать навсегда запомнила эту обиду. Одним из самых первых действий, что она предприняла после смерти мужа, явилось требование о возврате Шенонсо. В обмен на это она с превеликим удовольствием предложила Диане замок Шомон, от которого Екатерина хотела избавиться, так как на опыте познала, что ничего, кроме несчастий, он не приносил ей. Пока она жила там, несчастья обрушивались на нее потоком дурных видений.

Пока королевский кортеж — с постелями и мебелью, одеждами и атрибутами власти — направлялся к Шенонсо, королева-мать вела разговор с Марией о новшествах, задуманных ею для замка. Она собиралась соорудить новое крыло с двумя балконами — по одному с каждой стороны, так, чтобы, когда она будет давать бал, факелы освещали танцующих с обеих сторон бального зала. Она собиралась отправиться в родную Италию за скульптурами. Никто не мог равняться в скульптурном деле с итальянскими мастерами. Стены предполагалось укрыть тончайшими гобеленами и отделать резным мрамором.

— Вы счастливая, — сказала Мария, — вы можете найти что-то, что поможет вам забыть горе.

Королева проницательно взглянула на нее:

— О да, конечно. Я потеряла самое дорогое. Даже если я отрешусь от многого, здоровье моих детей даст мне достаточно пищи для размышлений.

— Совсем недавно этот замок был в распоряжении мадам де Валентинуа.

— Да… да. У нас у всех должны быть свои яркие моменты, не так ли? Я надеюсь, Шенонсо будет весьма занимателен для моего сына и Вашего Величества.