он сделал свое дело, прежде чем я высажу новые цветы. Арт разложил на газоне шезлонг и съежился между подлокотников, читая старую книгу в твердом переплете. Издалека я не разобрала название. Он читал, не поднимая головы, только бросал мне изредка: «Не стоит заниматься этим без маски».

Меня не смущало, что он мне не помогал – в конце концов, я его и не просила; к тому же мне хотелось сделать сад под себя. Как я решу, так и будет. А безраздельно чем-то завладеть можно только, сделав это своими руками. Мне, конечно, было бы приятно, если б он предложил мне помощь, зато так цветы взойдут ровно там, где я их посадила. Эти воспоминания не исчезнут.

Но прополка – работенка не из легких. Повыдергивать заросли крапивы и одуванчиков – это запросто, но земля кишмя кишела чахлыми почками, как будто кто-то на нее накинулся с баллончиком краски. И Арт не зря советовал надеть маску. Довольно скоро горло у меня так разболелось, что саднило от каждого вздоха, но меня это не останавливало. Нужно было довести дело до конца. Арт предложил просто взять большую лопату и смешать все в кучу, но тогда те корни останутся в гуще замешанной земли, а значит, потянутся к свету и опять прорастут. Этого нельзя было допустить, поэтому каждый день после работы я по часу сидела с крохотным совочком и подкапывала нарушителей под стебель, откидывая их в ведерко для сорняков. Даже Арт не мог отрицать, что тот клочок земли, который я обработала, выглядел безупречно. Время от времени Арт трогал меня за плечо и мягким голосом напоминал, что нужно сходить в дом и продезинфицировать руки. Садовые перчатки уже не спасали, и кожу рук под латексом нещадно жгло.

Намазавшись бальзамами и вооружившись новыми перчатками, я опять пошла в бой, но, пройдя три четверти пути, я увидела, что в самом начале стали опять проклевываться желтые брызги, а крохотные стебельки уже накренились под весом бутонов. Пришлось вернуться в самое начало, выдернуть молодую поросль, и только после этого я возобновила работу на отметке три четверти. То тут, то там приходилось тушить небольшие пожары. Я и глазом не успевала моргнуть, как рядом разгоралось еще одно пламя, и уже едва переводила дух, но продолжала копать, пока в конце концов не отшвырнула совок и не упала ничком на колени. Голова кружилась. Все это время куст с шипами рос, нависая над домом, и ягоды его сияли белым светом, словно маленькие пухлые луны. Обессилев от нескончаемой пахоты на четвереньках, я набросилась с секатором на остролист и вырубила, сколько смогла, аж до черной коры. Пока я сгребала ветки в кучу, Арт вышел посмотреть, что я натворила. Впервые я увидела на его лице откровенное отвращение. Он цыкнул и скривил лицо, будто гниль попробовал.

– Арт, он оказался слишком большим. Мне нужна твоя помощь, одна я его не выкопаю.

Но Арт мне не помог; вместо этого он резко мне припомнил, что четыре ящика так и стоят на кухонном полу. Покинутые, задыхающиеся в тесных горшках, они уже пожухли и начали вянуть. К тому моменту я уже была на взводе, я это сама понимала, и ответила Арту:

– Ну так выноси их, раз ты так переживаешь. Давай, выноси.

И он их вынес, не сказав ни слова, скинув ящики на газон, после чего поплелся обратно и захлопнул за собой дверь на кухню. Я не могла понять, то ли он ушел на кухню и про себя там рвал и метал, то ли поднялся, весь на меня разобиженный, к себе в кабинет. Но в окне кабинета он не показывался, так что, возможно, Арт поднялся на чердак проведать Нат, нашептывая ей, что я даже цветочки выходить не в состоянии.

После недели с лишним, проведенной в кухне на полу, растения уже проявляли все признаки запущенности. Одни в унынии пожелтели, другие выглядели так, будто их обезглавили – головки соцветий падали с исхудалых цветоножек. Я наобум выкопала ямку на границе газона и взяла первое попавшееся под руку растение. Кинув его в ямку, я примяла землю, даже не проверив, ровно ли торчит стебель.

То же самое я проделала и с остальными четырьмя ящиками, высадив сумбурный и нестройный хор оранжевых, иссиня-черных, розовых и сиреневых пятен в крапчатую почву. Наконец, я схватила канистру с удобрением и пропитала землю вдоль границы, а затем отошла посмотреть на дело рук своих. Почему-то, несмотря на то, что я посадила целых тридцать пять растеньиц, они казались чем-то мизерным в глобальном масштабе. Порой лучше не смотреть на вещи шире, иначе обнаружится горькая правда.

Вдруг что-то зашевелилось. Пробираясь между красных листьев очередного безымянного цветка. Я раздвинула листья и замерла, как вкопанная.

– Арт! – И громче: – Артур!

Видимо, он все-таки был на кухне, потому что подбежал буквально за секунду и заглянул под красные листья. Растянувшись, под алым покровом лежала зеленая блестящая лягушка. Я никогда таких не видела. Лапки у нее поблескивали, как пластиковый шпагат, а спинка – точно шарик из ороговелых бугорков, рассеченных надвое хребтом. Черные глянцевитые глазки раскосо смотрели и вправо, и влево.

Мне даже казалось, что я слышу, как шкворчит ее кожа.

Некоторое время мы так и стояли все трое – остолбенев от испуга. Мне было незачем искать на ней шов или изъян. Лягушка была неописуемо на стоящей, словно это больше, чем просто лягушка. Что-то для наших глаз неуловимое.

Пару минут спустя Арт наклонился и прошептал мне на ухо, что сходит за миской. Он быстро сбегал в дом и вернулся с плоской салатницей, залитой холодной водой из-под крана. Но когда он поставил миску на землю, лягушки уже не было.

9

Тем летом я тысячу раз просыпалась по утрам уверенная, что лягушка залезла к нам в дом и сидит у моего лица на подушке. Иногда мне что-то снилось, а потом вдруг словно выдергивали вилку из розетки; мир вокруг кружился в водовороте, и я просыпалась, вздрагивая всем телом, в постели. Зарывшись лицом в простынях. Несколько недель подряд я просыпалась не в себе – мне чудилось, что из-за угла вот-вот вылезет жилистое влажное нечто.

До этого я видела лягушку всего раз в жизни, и то она уже была мертвая. Люк принес ее домой в пластиковом контейнере. Будучи таксидермистом, Люк знал, как запечатлеть жизнь в кривом оскале или пытливом взгляде. Когда в полицию заявляли о найденном трупе воробья или раздавленного зайца, труп доставался одному из музеев. Когда экземпляр попадался необычный, его скорее отправляли в исследовательский институт, чем