по горам его ничто не интересовало. Как солдат он честно исполнял долг и после курсов скалолазания даже получил ефрейтора. Однако его, словно сговорившись, в свободное время держали подальше от прочих, в таких натурах массы инстинктивно чуют асоциальный элемент. Он не был ни популярен, ни непопулярен. Он был просто нулем, и, возможно, занимал бы меня так же мало, как и других, если бы однажды во время караула мне не представился случай мельком заглянуть вглубь его души.

Дело было так. В сумерках я вернулся в расположение части в почти лирическом настроении. Над землей трепетал неописуемо красивый тихий вечер. Громадные глыбы скал, среди которых расположилось крепостное сооружение Зарганс, выглядели как серая слоновья кожа. Замок по ту сторону границы, возвышавшийся на холме в Лихтенштайне. казался в фиолетовом свете призрачным, а на него смиренно взирала маленькая церковь, расположенная ста метрами ниже и словно высеченная из камня. Леса и пшенично-желтые поля, высокий тростник и щетинистые луга, над которыми парила пара хищных птиц, охотившихся на мышей, — атмосфера, как на картинах Альбрехта Альтдорфера.

Ефрейтор оторвал меня от всего этого великолепия разговором о своей профессии. Он рассказывал о множестве опасностей, с которыми приходится сталкиваться в столярных мастерских. По его словам, он сам нередко был близок к тому, чтобы остаться изувеченным. Он привел десятки примеров, как машины не только приносят людям пользу, но и стремятся сократить им жизнь. Он с предельной точностью продемонстрировал, где располагались его коллеги по цеху в момент, когда происходило несчастье. Он показывал, как оторванный станком палец или руку отбрасывало в сторону, как деревянная рейка вонзалась прямо в грудь стоящему в пяти метрах строгальщику, словно выпущенная из арбалета, и как пожилой отец, наблюдавший в мастерской за работой сына, по неосторожности лишился головы, не заметив пилы. Поразительно зловещим было то, что кроткий на вид ефрейтор сопровождал все страшилки немалым юмором. Он смаковал каждую подробность, какую только мог вспомнить, и когда добирался до кульминации, всякий раз смеялся так весело, словно рассказывал анекдот. Близость смерти, казалось, воодушевляла его. В чертах его обычно непроницаемого лица появилось страстное возбуждение, глаза заблестели, а правая рука, на которой недоставало большого пальца, помогала очерчивать образы. Эта драматическая беседа длилась более часа. В заключение я сказал рассказчику: «Тебе бы больше подошло ремесло палача!» Он рассмеялся, демонически и печально.

После Роберт вспоминает о Бесах Достоевского: в заметках к роману князь Ставрогин пророчествует, что люди постепенно становятся либо ангелами, либо бесами.

XXXI

18. сентября 1949 День покаяния и молитвы

Магденау — Бубенталь — Флавиль — Херизау

Разговор о самоубийстве драматурга Цезаря фон Аркса. Это дает Роберту повод обстоятельно высказаться на тему отношений писателей и общества. По его мнению, общество должно мучить писателей: «Там, где художники не находятся в напряженных отношениях с обществом, они быстро ослабевают. Они не должны позволять себя баловать, в противном случае будут чувствовать, что обязаны мириться с обстоятельствами. Никогда, даже во времена крайней нужды, я не позволял обществу купить меня. Свобода для меня всегда была важнее».

Прекрасный осенний день сопровождает нас через одинокий Тоггенбург, мимо звенящего колокольчиками стада и изобильных фруктовых деревьев. Около полудня мы достигаем женского монастыря Магденау, который в 1244 г. был подарен монахиням ордена цистерцианцев камергером церкви Занкт Галлена Рудольфом Гилем и его женой. Роберт внимательно рассматривает вход в богадельню. Монахиня прошмыгнула мимо нас как мышка. Роберт напоминает мне, что энциклопедист Дидро, помимо шедевра Племянник Рамо, изображавшего циничного лентяя и переведенного Гёте на немецкий язык по совету Шиллера, написал роман Монахиня — книгу столь же смелую, сколь и искреннюю, о муках прекрасной монахини. Ее против воли заточили в монастырь, жестоко издевались, а одна из настоятельниц подвергала ее сексуальным домогательствам. Роберт с большим уважением говорит об этой книге, которую читал в издании с порнографическими иллюстрациями.

Примерно в двух километрах ниже монастыря, в маленькой очаровательной долине, расположена построенная в романском стиле церковь Бубенталь, где по сей день сохранились старые скамьи. С другой стороны, живопись и скульптура в церкви новые и вкусом не отличаются. Рядом лесопильня. По пути Роберт останавливается перед местом, где во время тоггенбургских беспорядков был казнен настоятель монастыря Занкт Галлен Кристоф Либер.

Обед во Флавиле. Обратно через лес. Несколько вялый из-за обильной трапезы, Роберт лишь вкратце рассказывает о сбежавшем из концлагеря польском еврее, его соседе по комнате. Он эпилептик, бахвалится своими успехами. Роберт дистанцируется от него, у поляка лицо преступника.

XXXII

5. февраля 1950

Занкт Галлен — Розенберг — Ноткерсэгг — Занкт Галлен

Мягкое предвесеннее воскресенье между хмурыми и дождливыми днями. В первой половине дня гуляем по кварталу с особняками Розенберга, после обеда посещаем Drei Linden и возвышенность Ноткерсэгг. Под нами Занкт Галлен, порой в легких клубах тумана. В кондитерской Роберт скручивает бесформенную сигарету. Так как она плохо набита, при попытке ее прикурить возникает маленькое пламя. Сидящая рядом пара хихикает; они, очевидно, считают Роберта крестьянином и не от мира сего. Он рассказывает, что в лечебнице сейчас развязывает и сортирует бечевку для почты. Но и эта работа его устраивает. Он берется за то, что дают.

Странный разговор о добродетели и пороке. «Люди гораздо больше гордятся пороками, чем добродетелями, особенно в юности. Я тоже когда-то был таким, водился в Цюрихе с легкомысленными, дерзкими парнями, оставил службу ради стихов и писал Школьные сочинения Фритца Кохера». Я рассказываю, что видел в Веденсвиле любительский спектакль по пьесе Шекспира Двенадцатая ночь. «Веденсвиль? Дорогие воспоминания. Вы ведь читали о нем в Помощнике, где я также описал свою работу на резиновой фабрике в Винтертуре. Но это продлилось всего несколько недель, прежде чем вступить в должность в Веденсвиле, мне пришлось еще на восемь недель встать под ружье».

Разговариваем о Берне. Роберт спрашивает, кого я оттуда знаю. Я называю несколько имен. Я почти всегда бывал там по военной службе. С кем Роберт поддерживал отношения в Берне? Он поворачивается ко мне и говорит едва слышно: «С самим собой!»

XXXIII

23. июля 1950

Херизау — Швелльбрунн — Херизау

Когда я прибываю в Херизау привычным мне поездом, Роберта на вокзале нет. Я удивлен. Он обычно пунктуален! Полчаса кружу по станционному зданию. Затем звоню в лечебницу. Санитар говорит, что Роберт уже давно в пути. Он не может объяснить, почему мы не