то даже третьесортно поставленные и сыгранные пьесы могли меня развлечь. Самое изысканное далеко не всегда самое полезное».

Мы долго беседуем о Царе Эдипе Софокла и о свободном переложении этой трагедии, выполненном Хёльдерлином. Роберт увлечен Эдипом и не считает, что сексуальные отношения между матерью и сыном — нечто однозначно отталкивающее. Из их союза могло возникнуть и нечто прекрасное, например Антигона. Однако по общественным соображениям инцест, конечно же, должен быть запрещен.

Я сообщаю Роберту о том, какие странные обычаи сохранились у ортодоксальных евреев. По его просьбе я рассказываю, как одним субботним вечером посетил ортодоксальную синагогу в Цюрихе-Ауссерзиле. Меня сопровождал еврейский поэт Лайзер Айхенранд, живший в то время в эмиграции в Цюрихе. Он вырос в семье провинциального портного в местечке неподалеку от польского уездного города Люблин и по профессии тоже был портным. Однажды его отец вернулся домой перепуганным: ему отрезали бороду антисемиты. Он неделями не осмеливался выйти из дома, большего позора невозможно было представить. Тем субботним вечером мы с Айхенрандом немного опоздали в синагогу. Молитвы и песнопения, начавшиеся в сумерках, уже подходили к концу. Но некоторые еще пребывали в экстатическом трансе, распевая псалмы с горящими глазами и энергично размахивая руками. В том же помещении другая группа людей весело говорила о делах, в том числе о семейных. У входа в синагогу два бледных мальчика вежливо подали нам руки: «Шалом!» Как и остальные, при входе мы выудили из жестяной миски по кусочку сельди, плававшей в подкисленной уксусом воде. Затем мы подошли к группе мужчин, которые, болтая, сидели за деревянным столом и наливали пиво к хлебу. В соседней комнате женщины и девушки также праздновали шаббат. Когда последние богомольцы собрались расходиться по домам, худощавый мужчина лет сорока запричитал. На идише он сообщил, что родом из Киева и обойщик по профессии. Он воевал в Израиле против англичан и арабов. Позже был завербован еврейской организацией вывозить евреев в Израиль из Венгрии и Чехословакии. Дважды был схвачен и избежал сурового наказания лишь благодаря бегству. Бумаги, которыми он размахивал, действительно содержали бесчисленные паспортные штампы и иноязычные пометки. Его собеседником был низкорослый раввин, седовласый мужчина с розовым лицом, свежим, как у поросенка. Он лукаво, но по-доброму улыбался, наблюдая за драматической жестикуляцией и причитаниями незнакомца, который собирался через Швейцарию отправиться в кибуц в Израиле. Было видно, что он привык к подобным сценам. Его веселые глаза резко контрастировали с отчаянными взглядами, которые приезжий бросал на людей, стоявших вокруг него и прислушивавшихся к беседе отчасти заинтригованно, отчасти скучающе или остерегаясь, что дело кончится попрошайничеством. Незнакомец сетовал на каменные сердца евреев Цюриха: «Никто не хочет помогать — каждый помогает только себе!» Раввин уговорил его обождать. В Цюрихе еще ни один еврей не умер с голоду. При этих словах его приятный мягкий голос поднялся до форте, поскольку еврейская пословица гласит: разъяренную собаку заставит умолкнуть лишь более громкий лай. И действительно: все сразу как будто устали от разговоров и отправились на темную улицу.

В том числе и мы с поэтом. Мы пошли в еврейский ресторан отведать холодного сазана. Там было не особо уютно: безликая закусочная, безликие люди. Пахло педантичной чистотой Цюриха. Я бы предпочел немного подлинного восточного иудаизма. Однако я услышал много интересного об обычаях ортодоксов, от которых западноевропейские евреи зачастую совершенно необоснованно воротят нос. Так, мне рассказали, что во время пасхальной Агады, посвященной исходу народа Израиля из Египта, глава семьи удобно устраивается наискосок на стуле, что символизирует свободу евреев после длительного пребывания в рабстве. Вокруг патриарха собирается семья, которой он рассказывает об исходе. Своеобразен рыцарский обычай, согласно которому в ночь с пятницы на субботу, т. е. в шаббат, супруг должен спать с супругой. Сначала он бросает свою ермолку в постель женщины. Если она не бросит ермолку обратно, а оставит ее в постели, мужчина будет знать, что он желанен. В противном случае ему придется воздержаться. Если он пренебрег этим древнейшим обычаем, раввин по заявлению жены может объявить о разводе.

«Дураками законодатели прошлого не были, — говорит Роберт. — Однако цели, которые они преследовали, зачастую толкуют слишком рационально».

XXXIX

27. декабря 1953

Роршах — Занкт Галлен

Утренний перекус в привокзальном буфете Роршаха. Пасть полупьяного человека работает, как мельничное колесо. Роберт сидит словно приклеенный. Я предлагаю пройтись вдоль светло-серого озера к Арбону. Однако он отбивается и предпочитает противоположное направление, чтобы в конце концов нацелиться на Занкт Галлен с поворотом на 180 градусов. Результат: спустя четверть часа мы, весело болтая, поднимаемся по склону, и нам открывается «вид на пять земель». Под нашими ногами зеленеет долина. Но чем дальше мы идем, тем глубже свежий снег, а Роберт, несмотря на колкий норд-ост, без пальто, я — в полуботинках. Местность вокруг Боденского озера постепенно чернеет. Мы теряем направление, поскольку довольно долго слонялись по лесу, не повстречав по пути ни одного человека. Наконец мы оказываемся на гребне горного хребта, по которому, пыхтя, продвигаемся вперед. Через полчаса я стучусь в крестьянский дом, чтобы спросить дорогу. В гостиной сидит многодетная семья; позади обеденного стола — уютная рождественская елка. На порог выходит молодой крестьянин и говорит, что мы неподалеку от Эггерсрита. Сейчас около полудня. Мы сворачиваем вниз, к Занкт Галлену. Роберт становится неразговорчив: по-видимому, он борется с усталостью. На периферии Занкт Галлена я сообщаю ему, что бывший владелец Frankfurter Zeitung Хайнрих Зимон был убит в Америке неким гомосексуалом. Это вызывает у Вальзера интерес. Он рассказывает, что Зимон купил у его брата Карла картину, на которой он, Роберт, изображен по фотографии мечтательно сидящим на валуне рядом с березой на лесной опушке. Помню ли я такое? Репродукция была напечатана в журнале Der Lesezirkel.

— Я помню эту картину; но жена вашего брата Оскара, Фридолина, рассказала мне, что, по словам вашей сестры Лизы, вы ее уничтожили!

— Может быть, — Роберт вновь погружается в молчание.

Мы садимся в трамвай до вокзала Занкт Галлена, а там заходим в буфет с такими окоченевшими лапами, что поначалу едва можем держать ложку. Долго наслаждаемся обедом, и поскольку Роберт становится приветливым, я решаюсь спросить, почему его роман Теодор, который он читал вслух в марте 1922 г. в Цюрихе, так и не был опубликован. К моему удивлению, он отвечает дружелюбно:

— После завершения я отправил рукопись в издательство Grethlein, но там не захотели ее публиковать. Куда она подевалась потом, я не знаю.