местах, где его стиль становится скалистым и монументально отвердевает, он мне чужд. Язык должен оставаться плавным».

Разглядывая фотографию одного признанного художника, дешевого имитатора: «Взгляните на его голову! Ни один критик не смог бы так жестоко продемонстрировать всю его ограниченность, как собственная голова!» Вскоре после о писателе, ставшем снобом, который повсюду ищет знакомства с великими современниками и хвалится дружбой с «хорошим» обществом: «Все же нет ничего глупее, чем духовное высокомерие. Этот человек постоянно освещается другими, поскольку сам не светится».

XXXV

Рождество 1952

Херизау — Энгельбург — Занкт Галлен — Хагген

«Куда отправимся?» — спрашивает Роберт на вокзале Херизау. Дождь несильный, но стойкий. Небо словно покрыто тонким слоем угольной пыли. Роберт без пальто, с зонтом в руке. Делаем пару кругов вокруг вокзала. Затем Роберт поворачивает на дорогу, ведущую вверх, на юг. Примерно через сто метров предлагает: «Давайте все же воспользуемся дорогой ниже!» Мы немного проходим. Но затем он снова поворачивается:

— Вы действительно ничего не запланировали?

— Нет, совершенно ничего. Я иду, куда вам хочется!

В конце концов мы вновь стоим на дороге выше.

Он мешкает и говорит: «Та, что ниже, пожалуй, лучше!» И вот наконец мы идем к Энгельбургу. Табличка возле дороги указывает, как добраться до крепости Херизау. Роберт рассказывает, что в общине их две, одна неподалеку от лечебницы. Обе отреставрированы, что кажется ему бестактным: «Еще одно свидетельство бедности нашего поколения. Почему бы не позволить прошлому уйти под землю и истлеть? Разве руины не прекраснее того, что залатали? Архитекторы, которые откапывают забытые сокровища и благоговейно хотят вернуть средневековым зданиям прежний облик, были бы разумнее, если бы создали нечто новое, индивидуальное, чем мы могли бы гордиться. Один из них, бывший чех, жил в Биле. Стройный человечек с иссиня-черными волосами. Он восстановил южную часть Эрлаха, сгоревшую во время Первой мировой».

Дождь усиливается. Останавливается водитель и предлагает нас подвезти. Мы вежливо благодарим. Роберт: «Такого со мной никогда не случалось! Но пешие прогулки приносят больше пользы, чем езда. Вскоре человеку уже не понадобятся ноги, если лень будет распространяться такими темпами».

Тишина в деревнях, только кошки бродят. Ребенок с куклой на руках с гордостью объясняет мне: «Младенец Христос подарил мне школьный ранец!» Он несет его на спине.

К конюшне приклеен плакат театрального общества: Анна Кох, убийца из Гонтена. Роберт рассказывает, что из ревности она столкнула соперницу в пруд и 1849 г. была казнена. Сильная девушка так не хотела умирать, что даже на эшафоте боролась с палачом. В лечебнице до сих пор иногда говорят об этой убийце, которую лично он осуждать не может, поскольку она, возможно, действовала из благородных побуждений. Роберт вообще ярый противник смертной казни — беззакония, к которому он испытывает отвращение. Позже, в привокзальном буфете Занкт Галлена во время обеда, разрезая морской язык:

—. А вообще, кто такой убийца? Вы можете сказать? — он пристально смотрит на меня.

— Нет, границы слишком расплывчаты.

Он, после продолжительной паузы:

— Разве успешный писатель не является в некотором смысле убийцей?

Позже говорим о Родионе Раскольникове. Мы оба считаем это произведение одним из самых волнующих детективных романов мировой литературы. Роберт говорит, что Достоевский не смог бы его написать, если бы не пережитое на эшафоте и в Сибири. «В жестоких страданиях все же есть смысл. Просто мы часто не можем его осознать».

Тема осовременивания художественных произведений также вызывает у Роберта множество ассоциаций. Я сообщаю, что недавно в цюрихском театре была показана самовольная интерпретация Бури Шекспира, осуществленная немецким кинорежиссером Эрихом Энгелем. Роберт: «Шекспир и Шлегель не нуждаются в том, чтобы с ними хитрили, и тот, у кого нет времени смотреть несокращенного Шекспира, должен просто остаться дома и читать Вики Баум. Мне доводилось видеть сокращенные издания произведений Жан Пауля и Готтхельфа. Они были невыносимы, именно длина и повороты, излишние широта и высота составляют их красоту. Я до сих пор радуюсь тому, что однажды некий Якоб Вальзер с треском провалился в Берлине с изуродованной Пентесилеей Кляйста».

О праздновании Рождества в лечебнице Роберт говорит односложно: «Это для детей. Мы, старики, слишком стары для такого». Его склонность держаться подальше от людей сегодня особенно бросается в глаза. Еще утром он, словно бродяга, потянул меня прочь от прохожих дорог к обледенелым заболоченным лесным тропам. Мои слабые возражения насчет того, что я умираю от голода, поскольку встал в половине шестого утра и не завтракал, а вдобавок хожу с заледенелыми, промокшими ногами, так как моя армейская обувь, очевидно, недостаточно прочная, не производят на него никакого впечатления. En passant[13] он рассказывает, что единственные его несколько тысяч марок, полученные им при содействии Вильхельма Шэфера в счет почетной премии от Женского союза почитания райнских писателей, частично накопленные с гонораров, были утрачены из-за инфляции. С тех пор он жил в нищете. Но Женский союз пригласил его в Ляйпциг — подписать несколько сотен книг. После этого он отправился в Берлин к брату Карлу, который был болен.

Светит солнце, когда мы покидаем буфет после рождественской трапезы, приправленной вином Dôle de Sion. Мы поднимаемся на противоположную от Розенберга возвышенность, с которой между пихтами и ольхами открывается вид на покрытую глубоким снегом цепь Зэнтис и Фёгелинзегг. Мы наслаждаемся ранневесенним часом, восхваляя лес, мерцающее издалека Боденское озеро и радость от прогулки. Роберт, однако, устал сильнее моего, часто поскальзывается и предлагает сесть на поезд до Херизау в Хаггене. Некоторое время торчим на вокзале без дела, после чего я тороплю его вернуться домой, там его, возможно, ждет еще один рождественский ужин.

Поколебавшись, он уходит. Я еще долго смотрю на его круглую спину, которая придает ему вид усталого китайского носильщика.

В поезде Госсау — Винтертур у меня почти останавливается сердце. По дороге я потерял записную книжку со многими начатыми и завершенными стихами, включая одно, концовка которого пришла мне на ум сегодня утром после многих месяцев.

XXXVI

Февраль 1953

Во время последней прогулки Роберт заметил, что процесс над Анной Кох мог бы послужить материалом для Кляйста или Достоевского:

— Но необходимо добраться до истины, которая зачастую куда более фантастична, чем фантазии писателей.

— Я во всем разберусь и пришлю вам результаты своих разысканий накануне следующей прогулки.

XXXVII

12. апреля 1953

Херизау

Три дня до 75-летия Роберта. По телефону врач сказал мне, что в