У пана Кнофлика была красавица жена, намного моложе него, она напоминала мне Венеру Милосскую, только с руками, когда она шла, то казалось, что это идет не жена директора похоронной конторы, а сама императрица, поскольку она не шла, а несла себя, соблазнительно покачивая бедрами, будто ехала верхом, и невозможно было от нее глаз отвести, но, к сожалению, она в основном пребывала в Кракове в санатории, излечивая какие-то таинственные женские болезни, но пан Штроуба был другого мнения.

– Может, она лечится, а может, и нет, – говорил он, покачивая головой, – но точно не у врачей, не-а… Такая пышная дама? Точно должна иметь какого-то хахаля. А Кнофлик – мужик порядочный, но в женщинах не разбирается.

Пан Штроуба был хозяином лесопилки в Брюховичах, и пан Кнофлик покупал у него доски для гробов, водились они много лет, так почему бы мне ему не верить? Тем более что пан Штроуба никогда не менял своих взглядов, когда кто-то обратил его внимание на то, что при входе на лесопилку висит надпись с ошибкой «Гробы на доски», а следовало бы написать «Доски на гробы», он сказал, что так даже лучше, потому что это привлекает внимание, и каждый, кто заметил ошибку, сразу спешит заявить о ней, а для этого, по меньше мере, придется зайти на лесопилку и поговорить с паном Штроубой. И вот я думал, почему же такая несправедливость? Пан Кнофлик всегда мне так хорошо говорит о своей жене, тоскует по ней, даже портрет ее повесил у себя над письменным столом, а она, шлюха, таскается неизвестно где. В конце июня 1937-го она приехала снова, загоревшая и сияющая, и была как кукла, а может, как Дева Мария, и такая же печальная, хоть и улыбалась, потому что улыбка та была не слишком радостная, скорее отчаянная, очевидно, она душой была еще там, откуда приехала, а тут попробуй-ка быть веселым, когда твой муж занимается таким невеселым делом, так ведь? Но пан Кнофлик был очень рад, и работа горела в его руках, а когда он правил катафалком, держа в одной руке вожжи, а в другой кнут, то видом своим напоминал египетского фараона на колеснице, казалось, вот-вот прозвучит его приказ идти в наступление, в последний решающий бой против римских легионов, а я размеренным шагом нес впереди крест, как флаг, следя за тем, чтобы быть в четырех шагах от конских голов, научившись уже по их фырканью определять расстояние. Иногда пани Власта Кнофликова выныривала где-то в толпе и приветливо махала нам рукой, и тогда пан Кнофлик радостно щелкал кнутом и чмокал лошадям, а лошади трясли черными гривами. Мне всегда было приятно смотреть на Власту, такая она вся была просветленная и солнечная, и голос у нее был медовый, глубокий, и когда она появлялась в нашей конторе, то казалось, что количество окон мгновенно увеличивается, потому что становилось светлее и свежее, а когда она угощала нас кофе, у пана Боучека всегда дрожали руки, и он с грохотом ронял на пол рубанок, брал у нее кофе, и слышно было, как позвякивает ложечка, а я любовался ее тоненькими пальчиками с розовыми лепестками ноготков, казалось, эти ноготки только что вспорхнули с цветка, и мне хотелось коснуться ее пальцев, взять их в свою руку и почувствовать их упругость, а потом прижаться губами и вдохнуть их запах, иногда действительно удавалось их коснуться, когда я брал из ее рук чашку, и тогда по телу у меня пробегала какая-то непостижимая дрожь, как электрический разряд, но не сильный, во всяком случае я ничем себя не выдавал, по крайней мере так мне казалось, но всякий раз в такие моменты Власта заглядывала мне в глаза, и уголки губ ее трепетали то ли от желания улыбнуться, то ли что-то сказать, но мне этот трепет губ не говорил ни о чем, а вот пан Штроуба имел свое мнение.

– Шлюха – она и есть шлюха, – вздыхал он над кружкой пива, когда мы сидели в шинке, который из-за своего соседства с кладбищем назывался «Под трупом», и ели фляки. – О-о, чего я только о ней не слышал! Лучше промолчать. Такая сумеет какие хочешь деньги профукать… лечится она… знаю я эти лечения… Еще две кружки!.. А Кнофлик – мужик порядочный, за что ни возьмется, везде ему везет… Только с женой не повезло…

И тут пришел пан Кнофлик, сел рядом с нами и заказал себе пива.

– Завтра у нас люксовые похороны, умер великий поэт, Богдан-Игорь Антоныч. Прожил всего двадцать восемь лет… Сколько еще мог человек хорошего создать, так вот же… не судилось…

– У меня есть его книги, – сказал я. – Завтра, наверное, будет толпа людей, так же?

– Еще какая! Такого человека хоронят! Мне уже заказали три десятка венков, было бы еще больше, но с некоторых пор у украинцев пошла такая мода, вместо того, чтобы тратить деньги на венок, дают деньги на журнал или на какой-то фонд и завещают: «Вместо венка на могилу столько-то, а столько-то даем на то-то и то-то». Боже сохрани, чтобы я это осуждал, но как я должен в такой ситуации выживать? Мало того, что братья Пацюрки у меня клиентов отбивают, так среди украинцев еще одна мода пошла: «Свой к своему за своим». И теперь патриоты, если есть выбор, так идут только в украинские лавки. Но при чем тут гробы и катафалки? За чем за своим? За гробом? Что я, чех, похороню кого-то хуже, чем украинец? На войне я был санитаром, и тоже приходилось хоронить. Иногда по двадцать-тридцать трупов за день. Пан поручик мне говорит: «Ох, Иржик, еще не раз они к тебе во снах придут». Но нет, никто не пришел. Все они чин чином умерли, а я их чин чином похоронил. Чего бы им приходить?

– Э-э, не говорите, всякое бывает, – вздохнул пан Штроуба. – Два года тому назад похоронили торговку с Лычаковской. Баба была – гром, здоровая, как бычара. Видели б вы, какие она мешки на себе таскала! А бывало и пьяного мужа из кнайпы. Еще и не такая уж старая была. Но как-то раз легла спать и больше не встала. А где-то через полгода и муж ее откинулся. Некому было его среди зимы из кнайпы домой донести, вот он и замерз. Ну, и хоронили его рядом с ней. Раскопали могилу, и что же видят? Крышка гроба сдвинута, а она лежит на боку, и все ногти у нее обгрызаны!

– Свят-свят! – оторопел шинкарь пан Соломон, который как раз принес нам пиво. – Бедняжка с голоду пообгрызала!

– С какого там голоду! От потрясения! Представьте себе, просыпаетесь вы в гробу! А над вами куча земли! А? Кто бы умом не рехнулся?

– Слышал я, слышал об этом, – сказал пан Кнофлик. – Она даже поседела в том гробу.

– Правду сказать, это вообще-то неплохо, шо людишки мрут потихоньку, не? – спросил шинкарь. – А то шо бы было, если бы так вот вдруг взяли и сошлись все ко мне? Пусть даже только те, кого я помню. Так я б не знал, ни где их посадить, ни как их обслужить… Один только пан Кутернога чего стоил!

– А как же, – сказал пан Кнофлик, – метр восемьдесят в длину и восемьдесят сантиметров в ширину. Дородный был мужик! Мы его вчетвером еле-еле в гроб запихали.

– Да, да, – качал головой пан Штроуба. – Всех нас это ждет. Четыре доски и земли немножко…

– Ай, где там четыре! – замахал руками пан Кнофлик. – Пошло целых шесть! Чистый бук! Ну, давайте, рассказывайте дальше… – кивнул он шинкарю.

– Пан Кутернога, – продолжил шинкарь, – мог за ужином выпить две дюжины кружек пива и закусить целым запеченным гусем. А до этого мог уплести тареляку тушеной капусты с колбасками и с десяток больших кныдлей с подливкой.