не денется. – Противно от ее слов и запаха алкоголя. Стискиваю зубы, сжимаю кулаки на коленях. – Может, она от тебя забеременеет, и тогда вы точно поженитесь.

– Прекрати, – говорю тихо.

Мать смотрит на меня пьяным взглядом.

– Что ты сказал?

– Я сказал перестань нести чушь. – Поднимаюсь со стула и смотрю на нее сверху вниз. – Мне не нравится Кристина. Я не хочу быть с ней и уж тем более не планирую лежать с ней в одной постели, жениться и делать с ней детей. Это отвратительно.

– Ты что, мальчиками интересуешься? – Мать презрительно скашивает взгляд и опускает бокал на стол с негромким стуком.

– Нет.

– Тогда какого черта ты тут устраиваешь?! – кричит она, поднимаясь. Ее пошатывает, но она опирается на стол и злобно смотрит на меня. – Ты не в том положении, чтобы выбирать! Я столько лет горбачусь на этой проклятой работе, чтобы у тебя было все. ВСЕ! А ты, сопляк неблагодарный, смеешь мне возражать?!

Мать идет на меня, прижимаюсь спиной к стене. Она ни разу не била меня, но от одного ее крика у меня темнеет перед глазами.

– Ты мне всем обязан, ублюдок. Весь в своего папашу! – Она тычет в меня пальцем. – Паразит. Ничего не ценишь, на все у тебя свое мнение. Даже телефон дома оставлять начал. Проваливай с глаз моих!

Пытаюсь сдвинуться, а ноги не слушаются. Дыхание сбилось, сердце болит. Вот-вот случится сердечный приступ. Забавно умереть в семнадцать лет во время ссоры с матерью. Мне определенно вручат премию Дарвина за нелепую смерть.

– Выметайся, я сказала! – Мать отходит и указывает на дверь. – Если высунешься, запру тебя в квартире.

Кровь приливает к ногам. Отделяюсь от стены и ухожу, опираясь на нее ладонями. Левой, правой, левой, правой. Сердце колотится в висках, лицо горит. Нужен свежий воздух.

Вываливаюсь на балкон и наконец могу вдохнуть. Из горла вырывается хрип, а затем и рыдания. Закрываю глаза, сжимаю волосы пальцами. Позволяю себе сдавленно покричать. Здесь, на восьмом этаже, никто не услышит моих страданий. Когда слезы заканчиваются, а горло саднит из-за полукриков, опускаю руки. Они измазаны слезами и слюной, а к пальцам прилипли выдранные волоски. С этой стервой я точно рано облысею.

– Тяжелый день?

Вздрагиваю и отворачиваюсь, вытирая остатки слез. Мои срывы должны остаться только моими! Раньше здесь никогда никого не было. Черт, черт, черт!

– Не боись. – Голос доносится с запахом сигарет. – Я про такие вещи не болтаю. Можешь поделиться, если хошь.

– Отстань, – хриплю. Во рту привкус соли.

Скрещиваю руки на груди и облокачиваюсь на перила балкона. Голова тяжелая, перевешивает вниз. Если поддамся, то…

– Такое нельзя в себе держать, пацан, – настаивает Вася. – Это ведет к нервным срывам, депрессии, а еще может довести до психозов, склонности к суициду и так далее.

– Тебе откуда знать? – бормочу, не глядя на него. Тоже мне, эксперт выискался.

– Работаю я в этой сфере.

Поворачиваю голову, оглядываю соседа. Стоит в тапках, точно таких же, какие в прошлый раз дал мне, в спортивных штанах и белой, заляпанной чем-то желтым майке. Как ему не холодно? У меня уже нос замерз вместе с ушами.

– Ты? Да не поверю никогда. – Закатываю глаза. – Ты говоришь как гопник.

Вася хмыкает, роется в кармане штанов и достает погнутую, замусоленную визитку. Протягивает мне. «Попов Василий Игоревич, клинический психолог». Внизу телефон и адрес.

– Че, серьезно в этой больнице работаешь?

Такое чувство, что он напечатал визитку на домашнем принтере и понтуется перед всеми.

– Приходи как-нибудь на прием, поболтаем. – Вася подмигивает. – Так что у тебя случилось, парниша?

– …просто все достало.

– Если хочешь кого-то обмануть, научись делать это естественнее. Со мной такое не канает.

Поглядываю на тротуар. С чего бы мне раскрывать душу едва знакомому соседу? Даже если он якобы клинический психолог, мне он ничем не поможет. Из такой ситуации только два выхода: побег или смерть. Первое я скоро осуществлю, осталось только дожить…

– Жора, – окликает меня Вася. Поворачиваюсь к нему. – Если бы Раскольников обратился к врачу, никто бы не умер. Ты же не собираешься махать топором из-за какой-то ссоры?

Вздрагиваю, как от пощечины.

– Что… Как ты узнал? – По телу бегут мурашки.

Вася улыбается. Чувствует свое превосходство, сволочь.

– Мамка твоя так орет, что никакие стены не помогут. Через вашу кухонную вентиляцию все слышно, как через громкоговоритель.

Стыдно, что наши скандалы теперь кто-то слышит. Раньше соседняя квартира пустовала и никто не знал, как я живу.

– В общем, подумай, пацан. Не доводи до «Преступления и наказания», лады? – Вася выдыхает дым, тушит сигарету и уходит.

Глава 21. Аля

Накидываю на голову одеяло, вжимаюсь лицом в подушку. Ткань пропитывается слезами, телефон вибрирует под ухом – Роза названивает, чтобы узнать, куда я пропала.

Как он мог? Всхлипываю от обиды, слезы текут еще сильнее. «Не знаю, мам. Я впервые ее вижу». Он настолько меня стесняется? Да что со мной не так?!

Хватаю подушку и сжимаю ее, как игрушку-антистресс. В зеркале маячит мой темный силуэт с всклокоченными, как у ведьмы, волосами. Неужели меня никто не полюбит в этой жизни? Почему от меня все отказываются?

Слезаю с кровати, размазывая слезы по лицу, и включаю настольную лампу. От яркого света глазам больно. Прикрывая их рукой, достаю ножницы, цветную бумагу и картон. За окном падает снег. Скоро совсем похолодает, поэтому нужно сделать птичкам кормушку. Шмыгая носом и дуясь, наклеиваю на белый картон водостойкую голубую бумагу.

В отличие от своих родителей, я не забываю о традициях. Раньше они помогали мне делать кормушку. Мы вешали ее каждый год в конце ноября, и я наблюдала за птицами, сидя на подоконнике.

– Урод, – бормочу, пачкая пальцы клеем.

Хочешь прогнать плохие мысли? Займи руки и мозги. Если кормушка развалится, сделаю еще одну. Оставляю ее на столе, а сама смотрю на звезды. В одной из них штукатурка, в другой – воспоминание о царапине. Почему мужчины, которыми я дорожу, предают меня? Судорожно выдыхаю и всхлипываю. Разве он не говорил, что мы будем жить вместе? Почему тогда он сказал своей матери, что я ему никто?

Выключаю лампу, ложусь на кровать и беру телефон. Экран подсвечивается. Больше пятнадцати звонков от Розы и ни одного от Жоры. Несправедливо!

Заворачиваюсь в одеяло и жмурюсь до боли в глазах. Пусть я проснусь утром и это все окажется сном. Пусть со мной больше не произойдет ничего подобного. Пусть…

Просыпаюсь от будильника и не понимаю,