Во время путешествий в поисках коростелей передо мной во всем разнообразии предстают маленькие острова: от плодородного Шапинсея до «высокого острова» Хой с его торфяниками. Оркнейский архипелаг насчитывает двадцать обитаемых островов, где живет от двух до нескольких сотен человек. На этих островах сегодня зачастую больше домов, чем людей. Там есть низкие двухкомнатные домишки – одни бесхозные, другие тщательно подлатанные; есть фургоны, укрепленные от ветра веревками и шлакоблоками; есть фермы, от маленьких и старомодных до современных и нарядных. Изучая карты и проезжая мимо заржавевшей техники и брошенных ванн, стоящих у дороги, я замечаю фермы со странными названиями. Они зачастую бывают одни и те же на разных островах и уходят корнями в скандинавский язык норн, на котором когда-то говорили местные жители: «Ву», «Квир», «Балаклава», «Виндиволлс», «Пейшенс», «Флоуз», «Крук».

Чуть ли не против собственной воли я начинаю всё больше интересоваться заброшенными островами и вот побывала уже на всех, кроме трех: Уайра, интереснейшего с точки зрения археологии, Оскерри, где живет лишь одна семья, сменившая фамилию на Оскерри, и Папа-Стронсея, где живет теперь только сообщество монахов, Сыны Святейшего Искупителя.

Я сама удивлена тем, что, когда завершился сезон коростелей и они улетели обратно в Центральную Африку, я решила забраться еще дальше от города. Зиму я провожу на острове Папа-Уэстрей, известном как Папей, – самом северо-западном и одном из самых маленьких населенных Оркнейских островов. Его длина составляет лишь шесть с половиной километров, ширина – чуть больше полутора километров, и живут там семьдесят человек. Папей – длинный, узкий остров. На карте он немного напоминает кукурузную палочку Wotsit или блюющего старика с палочкой. Я побывала тут летом, когда помогала специалистам из Королевского общества охраны птиц проверять численность редкого растения – примулы шотландской. Мне тут понравилось, местные – дружелюбные люди, которые гордятся своим красивым островом.

Из Керкуолла на северные Оркнейские острова – Папей, Уэстрей, Идей, Сандей и Норт-Рональдсей – можно добраться на самолете. Особенно сильно зависят от авиасообщения самые маленькие и самые северные из этих островов, Папей и Норт-Рональдсей, куда паромы прибывают лишь один-два раза в неделю. Местные подростки каждый понедельник тратят двадцать минут на перелет в Керкуолл и каждую пятницу отправляются обратно: в течение учебной недели они посещают там школу и живут в общежитии.

Как-то в середине ноября, рано утром, еще затемно, мама отвозит меня в Керкуолльский аэропорт. Пилоты и сотрудники аэропорта знают по именам большинство пассажиров, летящих на Северные острова. Никаких очередей и проверок паспортов, мы просто проходим по взлетно-посадочной полосе – той самой, по которой увозили в больницу отца в день, когда я родилась, – и поднимаемся по лесенке в пропеллерный самолет на восемь пассажиров. У пилота нет отдельной кабины, он просто поворачивается к нам со своего сиденья и просит пристегнуть ремни. Сидя в таком маленьком самолете, чувствуешь, будто путешествуешь по небу на машине. Я крепко вжимаюсь в сиденье, когда мы взлетаем. Начинается день. Мы пролетаем над городом, под нами рыбацкие лодки и паромы. Пролетаем над Вор-Хоумом, необитаемым скалистым островом, куда когда-то ссылали ведьм и преступников; над Хеллиер-Хоумом, тоже необитаемым, и его маяком; над Шапинсеем и его викторианским замком; над Эгилсеем и древней скандинавской киркой, где казнили святого Магнуса.

Я расслабляюсь. Путешествовать так очень приятно, да и вообще я люблю быть в дороге. Мягкое движение самолета настраивает меня на задумчивый лад, я размышляю о собственной жизни. Я провела на Оркни почти год, но всё еще часто чувствую себя белой вороной, часто бываю в плохом настроении. Пора бы найти наконец свое место, и на этот раз я отправляюсь на север, а не на юг. Я хочу узнать, каково это – жить на крохотном острове, меньше, чем Мейнленд, где всё же целых два города, пусть и небольших. Я знаю, что на Папее я стану частью маленького сообщества в семьдесят человек, которых связывает как минимум совместное проживание на ограниченном клочке земли. Мне интересно, связывает ли их что-то еще. На жилье я тут много не потрачу, плюс зима в отдельном доме у моря станет следующим шагом на пути к выздоровлению. Я надеюсь, что острова так и будут помогать мне собирать себя по кускам и держаться.

Под нами расстелились Северные острова. Небо становится всё светлее, мы пролетаем над ярко освещенными рыбными фермами, аквамариновыми заливами и темными рифами и наконец видим впереди Папей. Остров маленький, низкий и зеленый, по большей части состоящий из аккуратных полей, которые разделены заборами и каменными оградами. У скалистого побережья вздымается белая морская пена, словно остров постоянно борется со стихией, чтобы океан не поглотил его.

Мы ненадолго приземляемся на Уэстрее, а потом за две минуты добираемся до Папея, – самый короткий регулярный рейс в мире. Аэропорт Папея больше напоминает ангар посередине поля. Встречают самолеты фермеры Бобби и его брат Дэвид. Как я потом узнаю́, два-три раза в день они просто делают перерыв в работе, надевают водонепроницаемую форму и едут на внедорожниках в аэропорт. Джен, жительница острова, с которой я познакомилась в летнюю поездку, приехала на машине встретить меня. Помимо прочего у меня с собой пакет с хворостом, ноутбук, три килограмма овсянки и термобелье. Дорога до маленького розового домика, где я проведу ближайшие четыре месяца, занимает у нас лишь пару минут.

У Королевского общества защиты птиц есть фонд на Папее, а жить я буду собственно в доме их смотрителя. Называется он Розовый коттедж, потому что покрашен яркой розовой краской и выделяется на фоне каменных или оштукатуренных домов. Местные называют его «птичьей лачугой», где летом живет «птичья жена» или «птичий мужик», а зимой он обычно пустует. Хоть я уже и не сотрудничаю с Королевским обществом защиты птиц, но, узнав, что у них зимой пустует дом, решилась спросить, и они любезно разрешили мне пожить здесь в обмен на небольшую плату и поддержание чистоты. Этой зимой окна Розового коттеджа будут светиться.

Я не бывала в этом доме. Меня предупреждали, что тут гуляют сквозняки и холодно. Так что захожу я сюда с опаской. Дом несколько недель пустовал, есть слабый запах сырости, но стоит мне разжечь камин и закрыть низкую дверь плотной занавеской, чтобы избежать сквозняка, как на кухне становится очень уютно. Я сижу у огня в старом кресле, рассматривая разномастные картины и посуду. Стены не утеплены, так что тут, как и в фургоне, ты всегда знаешь, какая погода «за бортом».

Дом, возведенный в шестидесятых для рабочих, строящих «новый» (как его до сих пор и называют) причал для парома, расположен в самой узкой части острова: от каждого берега его отделяет лишь пятьсот метров. На кухне два окна, одно выходит на юг, другое – на восток. В них я вижу воду, окружающую остров с трех сторон: по носу, по правому и по левому борту, а еще могу наблюдать за коротким путешествием солнца на юг, как и прошлой зимой, когда строила ограды. Здесь я ни на минуту не забываю, что нахожусь на острове. Говорят, что в прилив соленые морские брызги летают повсюду.