На Папее по меньшей мере шестьдесят археологических достопримечательностей, на его карте отмечено множество загадочных каменных сооружений. Самое известное такое место – Нэп-оф-Хауар, согласно некоторым свидетельствам, старейшее из сохранившихся в Западной Европе поселений. Около пяти тысяч лет назад в этих двух каменных домах, веками похороненных в песке, жила семья эпохи неолита. Они старше египетских пирамид и даже Скара-Брей.

Я приехала на Папей как раз вовремя, ведь в начале ноября проводится традиционный ежегодный Большой ужин. Таким образом отмечают сбор последнего урожая; в других местах этот праздник так и называется – «Дом урожая». Больше половины местных жителей собираются в зале, и им подают котелки с супом, затем полные тарелки мяса хоуми, то есть овец, живущих на Хоуме. А потом включают музыку, и начинаются традиционные шотландские танцы. Некоторые мне знакомы со школы, другие – чисто местные, папейские, со странными названиями вроде «Восемь мужчин с Мойдарта». Я в основном сижу, но к танцу «Обдираем иву» присоединяюсь.

В канун Нового года проходит «первая прогулка», – когда-то эта традиция соблюдалась по всей Шотландии, но теперь в большинстве мест от нее отказались или из-за опасений по поводу пьяных водителей, или из-за распада когда-то тесных добрососедских связей. После ночной службы в кирке, которая завершается в полночь звоном колокольчика, мы растягиваемся в длинную процессию, обходим дома, которые остаются открытыми всю ночь, и угощаемся едой и напитками. Праздник продолжается до самого утра и завершается с восходом солнца, знаменующим начало нового года. Попробовав в последнем доме на севере острова ассорти из жареных закусок, мы играем в «прыжки на заднице»: это гонки, в которых ты не бегаешь, а буквально прыгаешь на заднице. На Папее держатся за старые традиции и придумывают новые.

По средам я не завтракаю дома, а угощаюсь вместо этого вкуснейшими сырными сконами, домашней выпечкой и кофе на традиционных соседских посиделках в домике между церковью и амбулаторией. Здесь я узнаю, что каменные горки на некоторых полях – это традиционные подставки для снопов, ныне ставшие своеобразным памятником забытым сельскохозяйственным обычаям. Мы болтаем о том, где найти вегетарианскую версию хаггиса для Ужина Бёрнса, о том, как инсценировать охоту на последнюю бескрылую гагарку – уже вымерший вид: будем бегать за одним местным парнем с заряженными краской ружьями, устроим гонки вокруг холма. Еще болтаем о необычной нижней челюсти островных мышей.

Здесь я общаюсь с людьми всех возрастов, из самых разных слоев, – собственно, у меня нет выбора, – а в Лондоне я словно жила в пузыре. Да, я заводила новые знакомства, стремясь расширить и социальные связи, и кругозор, но в итоге общалась в основном с теми, кто был похож на меня. Мы всё сужали и сужали свой круг общения до наиболее похожих людей, чтобы не дай бог не столкнуться с чем-то, что заставит ощутить неловкость.

Общение всё еще вызывает у меня определенную нервозность. Это отголоски того, что меня отвергали друзья и соседи. Когда ты так долго всё портишь, вечно что-то скрываешь и извиняешься, сложно избавиться от ощущения, что ты что-то делаешь не так, сложно отказаться от этого свойственного зависимым скрытного и даже трусливого поведения. Мне часто кажется, что я, должно быть, сказала или сделала что-то ужасно предосудительное.

По дороге вдоль восточного побережья ездят машины. Когда какая-нибудь из них то и дело проезжает мимо нас, мы ей машем, – так уж здесь принято. Тут водителям не надо проходить ежегодный техосмотр. На острове царит полное беззаконие и при этом не совершается никаких преступлений. Здесь нет полиции, только старые «приходские» наручники сохранились на ферме «Голландия», но передвижения каждого отлично видны, учитывая, что деревьев на острове нет, а еще соседи замечают, во сколько ты поднимаешь шторы по утрам. Некоторые жители островов утверждают, что все местные машины узнают не только по внешнему виду, но и по звуку.

Я не запираю Розовый коттедж, когда ухожу на прогулку, ни в этот раз, ни вообще. Если кто-то и украдет мой компьютер или овсянку, далеко он не уйдет, к тому же почтальон Анна может занести мне книгу, которую я заказала онлайн. Помню, как-то в Лондоне я проснулась в шесть утра оттого, что в мою спальню забрался незнакомый мужчина. Мы ненадолго уставились друг на друга в полной тишине, а потом он схватил мой ноутбук, лежащий на полу у кровати, и убежал. Ни мужчину, ни ноутбук, конечно, не нашли.

Я слышала о девяностолетней Мэгги, которая прославилась среди местных тем, что вплоть до недавнего времени рассекала по острову на своем старинном голубом тракторе, но никогда ее не встречала: последние несколько лет она живет на Уэстрее. И вот одним зимним утром маленький паром привозит ее тело домой, на остров, который она покидала лишь несколько раз.

Мэгги жила одна в «Мидхаусе» с тех пор, как в шестидесятых умерли ее родители. На ее памяти на острове появилось электричество и вода из крана, а также новые домашние и сельскохозяйственные технологии, включая стиральные машины и тракторы, благодаря чему отпала необходимость в большой доле тяжелой ручной работы – прежде неотъемлемой части жизни на острове. Мэгги еще помнила прежние, более самодостаточные способы рыболовства и ведения фермерского хозяйства. Морские водоросли – или, как их тут называют, «клубки» и «проволоку» – сушили на пляже, а потом часть использовали как удобрение, а другую часть продавали на юг в качестве золы для варения мыла или производства стекла. Она помнила, как запрягали в плуг лошадей и домашний скот, как солили и сушили сайду – основной продукт в меню местных жителей, которую ели потом с «тэтти», то есть с картошкой.

В день похорон Мэгги я выхожу на прогулку и обнаруживаю, что остров погрузился в непривычную тишину: все остальные жители в кирке, а потом отправятся на кладбище. Погода мягкая для января, даже ветер стих. Вечером, около пяти, вдруг резко падает давление, поднимается ветер, и в итоге всю ночь Оркни сотрясает сильнейшая за эту зиму буря.

Папейский комитет прогулок продолжает свое шествие; мы идем к западному краю острова, смотрим, как солнце садится за Уэстреем, пробираемся по покрытым скользкими «клубками» камням. Чтобы высморкаться или достать фотоаппарат из кармана, мне приходится поворачиваться спиной к ветру. Мы проходим восемнадцать километров под градом, легким снегом, солнцем, радугой, перелезаем через множество оград. В это время года земля влажная, болотистая, – жаль, что я не надела резиновые сапоги.

Пусть снег на Папее идет редко и быстро тает за счет соленого воздуха, погода оказывает значительное влияние на нашу повседневную жизнь. Бывает, в плохую погоду не ходят паромы и не летают самолеты. Как-то я прихожу на аэродром, собравшись в Керкуолл за покупками, и узнаю, что самолет отменили из-за тумана. Зимой нужно быть гибкими, приспосабливаться к вынужденному бездействию, учиться обходиться без некоторых вещей. Но всё же, когда что-то выходит из строя, например машина или компьютер, приходится нелегко. Новые детали приходится ждать долго, а транспортные средства погружают на паром и отвозят на починку в город; всё это недешево. Мы тут сталкиваемся с разными проблемами: как и жители других уголков современной Великобритании, мы ссоримся, получаем спам, письма от кредитных фирм, страдаем от безработицы, зато у нас нет рекламных баннеров вдоль дороги, нет пробок, нет загрязнения.