Но даже за эти три дня я ухитрилась самостоятельно, пользуясь разговорником и картой, посетить самые известные места: разумеется, квартиру Холмса, которая, правда, ничем мне не запомнилась. Затем побывала в галерее восковых фигур мадам Тюссо. А вот эта галерея меня совершенно поразила. Сначала исторические красавицы, например французская фаворитка короля мадам Дюбарри, спавшая в кружевном пеньюаре на кушетке. А под конец привели в ужас и остались в памяти до сих пор страшные камеры со всякими маньяками и убийцами. Особенно запомнилась воспроизведенная во всех деталях сцена казни известного преступника на электрическом стуле, повторявшаяся каждые несколько часов, вплоть до фонограммы ее записи… Казнь поразила меня своей равнодушной жестокостью, а ее воспроизведение – отсутствием цели: зачем «оживлять» и самих преступников, и их страшную смерть? Или это была просто прихоть старушки Тюссо, и здесь добившейся кинематографической зрелищности? И уж совсем не произвела на меня впечатления длинная галерея политических деятелей.

На следующий день, уже уверившись в неплохом знании английского и во власти своей внешности над молодыми лондонскими полицейскими, я без труда нашла Британский музей. Он был так велик, что даже за неделю осмотреть все залы не представлялось возможным. Поэтому я ограничилась самым интересным – посмотрела экспозицию древнеегипетского искусства, то есть украденные у египтян исторические сокровища и бесценные египетские мумии. Самым запоминающимся для меня в тот раз оказались какие-то иностранные, видимо, японские или китайские, узкоглазые детишки. Устав от долгой экскурсии, они непринужденно расселись прямо на ковре, но не шалили, а занимались делом – пытались зарисовать в альбомах сказочные древности. Да, такого в наших музеях и вообразить невозможно. А жаль!

В последний день я покаталась на двухэтажном автобусе, прошлась под деревьями Гайд-парка, где в этот день почему-то никто ничего не проповедовал, побывала в самой большой библиотеке, где меня удивило нечто, никак с книгами не связанное. Прямо на моих глазах два полисмена выгнали из читального зала молодого человека, по виду бомжа или хиппи. И несмотря на то что был он нечесан и грязен и явственно издавал запах мочи, мне запомнилось его лицо – не испитое, не грязное, а, напротив, чистое и радостное, с открытой смущенной улыбкой и живыми синими глазами, как будто у принца из повести «Принц и нищий».

А потом нас перевезли в Оксфорд, где нам предстояло еще две недели напряженной работы, а дальше – либо заключение контракта, либо опять же дорога восвояси.

Странно, но в Оксфорде, как и в Лондоне, я не помню ни одного дождливого дня, хотя, как говорили, то лето выдалось дождливым. Показы мои прошли успешно. Я начинала всерьез ощущать свою власть над мужчинами. У меня зрела цель – найти кутюрье, которому я смогу растолковать свое отношение к одежде, который сумеет понять и поверить в меня, и вместе мы явим миру модели, легкие и удобные. Женщины увидят в них себя самих, а не модель. Одежда словно сольется с ними, и мы уйдем наконец от помпезного эпатажа, за который светские дивы платят целые состояния. И все ради глупого престижа, а не ради молодости и красоты.

Близость цели наполняла меня радостью. Мне радостно было вдыхать влажный оксфордский воздух, бродить по окрестностям возле древних англиканских церквушек и здороваться со служанками у дверей двухэтажных домиков с узким палисадником перед каждым.

Однажды я даже попала на субботнее чаепитие уважаемых прихожан местной церкви. Меня приняли очень радушно и завалили адресами для переписки.

Правда, дотошные англичане вовсе не спешили заключать с нашими агентствами контракты. Во-первых, у них хватало и своих моделей. Особенно хороши были девушки с примесью индийской крови, если природа одаривала их белой кожей и модельным ростом. Во-вторых, мешали сложности с оформлением документов на выезд из Союза. И уж тем более ни в нашей компашке, ни в среде английских красоток не было в обычае лично знакомиться с кутюрье или высказывать какие-либо собственные идеи. Так что я даже не заикалась о своей мечте, скромно помалкивала, но твердо знала, что и события, и люди уже складываются для «мисс Джин Броди» самым затейливым и благоприятным узором…

Вот тогда-то и появился мистер Сименс.

Появился так незаметно и так естественно, точно всегда был рядом. Именно так мне и казалось.

Помню два первых оксфордских показа, на которых он сидел в первом ряду. Девчонкам казалось, что «доцент», как мы его тогда окрестили, запал на свою соотечественницу – высокую, рыжеватую и миловидную Нэн Уилсон. Так казалось и мне. До тех пор, пока я, проходя по подиуму, «по языку», как говорили мы между собой, случайно не заглянула прямо ему в глаза.

В этот день он ждал меня у выхода с таким огромным букетом роз, что я даже засомневалась, поместится ли букет в моей маленькой комнатушке в пансионе. Сименс сразу предложил мне это проверить, и мы поехали ко мне. А на следующий день – к нему в гости. Так и заварилась вся эта каша. Где-то через две недели в маленьком Оксфорде, городке, как мне показалось, размером не больше средней российской деревни, все уже знали, что за приезжей русской моделью ухаживает молодой, состоятельный и перспективный сотрудник кафедры лингвистики. Ухаживал Сименс основательно и у всех на виду, полностью лишив шансов и Нэн – мою подругу, – и некрасивых перезрелых дочек коллег по кафедре. Мне же это знакомство показалось удобным и ни к чему не обязывающим.

Итак, повторяю, знакомство это меня вроде бы ни к чему не обязывало. Это я для себя и, в особенности, для Дика определила сразу. Он мне совсем не нравился. Хорошо еще, что не был отвратителен. А ведь Сименс был не только сравнительно молод – всего лет на десять старше нашей «лиги», – он был весьма богат и, без сомнения, красив.

Красив, как многие полукровки. Высокий, тогда еще худощавый, светлокожий, светлоглазый и иссиня-черноволосый. Но дело было даже не в том, что я всегда сторонилась плейбоев и красавчиков. И не в том, что его красота казалась мне по-женски мягкой и чересчур миловидной. Нет! Совсем в другом. Просто так же, как мы с вами, вместе и по отдельности, чувствовали между собой особую близость и родство, так же и с Сименсом я остро ощущала разность, чуждость и, разумеется, холодное равнодушие. Как же тогда получилось, что именно он стал моей опорой и спутником в жизни? Не знаю, смогу ли, но постараюсь объяснить – слишком много я сама думала об этом и старалась найти причины.

Сименс действительно целиком погрузился в мою модельную жизнь. Присутствовал на всех показах, бешено аплодировал, вручал мне огромные букеты, выделявшие меня из стайки девушек-моделей. Он познакомился и легко сошелся с нашими администраторами. А потом и с руководством модельного дома, добиваясь самых выгодных для меня условий. Даже внутри нашей группки он перезнакомился со всеми и сумел поставить меня в такое положение, что я вскоре оказалась выше всяческих дрязг, сплетен, интриг, мелких и крупных пакостей. А кто никогда не мечтал об этом? Мне было также вполне удобно переехать к нему, в добротный двухэтажный английский особнячок, напичканный последними новинками техники и полный прислуги.