В этой другой школе я продержалась ровно год, и впечатления получила такие же, как от однократного, но двухсменного пребывания в пионерском лагере: впечатление царства огульной, стадной тупизны и какой-то торжествующей серости. Правда, именно там, в театральном кружке, случайно попавшие к нам действительно интересные ребята – вожатые из Университета дружбы народов, того самого, где стажировался и неведомый мне тогда, подающий надежды Дики Сименс, – посоветовали мне поступать в модельную студию. В то время еще не было столь частых теперь школ фотомоделей, да и сама профессия манекенщицы считалась не особенно престижной. Бегать на занятия приходилось в свободное от учебы время – а было его тогда не так уж и много. В восьмом классе, правда, эта самая беготня и помогла мне вынести монотонные будни нашей непритязательной советской школы. А вот в десятом, экзаменационном, предпаспортном, тетка опять взялась за меня всерьез. Под предлогом близких выпускных экзаменов отменила всякое общение с вами, даже телефонное. В модельной школе появляться запретила, а летом и вовсе заперла на даче – и не на той милой, ведомственной даче в Краскове, где я могла бы отдохнуть и повидать вас по-настоящему, а на появившейся наконец-то купленной на сбережения. Помнишь, деревянный домушка в восьми километрах лесом от совхоза «Птичное». Именно тот, откуда я была так романтически похищена вами уже в начале августа. И это похищение, и ночевка в лесу, о которой тетка до сих пор только догадывается, в итоге привели к очередному скандалу в нашем благородном семействе. Мне тут же был предъявлен ультиматум, и в сентябре я появилась в модельной школе, чтобы забрать документы. Забрать документы – именно оттуда, где мне впервые в жизни действительно хотелось учиться!

Предварительно пришлось занести учебники в библиотеку, и хотя я толком никогда их и не штудировала, мне вдруг так жалко стало расставаться и со «Сценическим движением», и с «Хореографией и пластикой», и даже с неожиданным Станиславским, с «Моей жизнью в искусстве», что я буквально расплакалась на глазах у пожилой интеллигентной библиотекарши Натальи Васильевны, с которой мы за прошедший год прямо-таки сдружились.

Чуткая Наталья Васильевна увела меня в подсобку, и мы, устроив обеденный перерыв, разговорились так, как никогда еще мне не удавалось побеседовать с важными и недоступными взрослыми людьми. Она рассказала мне, что живет одиноко, без родственников и детей, вместе с мужем, заведующим университетской библиотекой, в доме сотрудников МГУ на станции «Университет». У них двухкомнатная, довольно большая квартира, и в случае полного моего разлада с теткой она охотно приютит меня на некоторое время.

Это предложение стало для меня настоящим подарком!

Я спокойно вернулась к тетке, собрала свои нехитрые вещи, любимые книги и объявила, что бросить любимое дело я не могу, а потому до окончания школы поживу у подружки – «ты ее не знаешь…». Буду иногда звонить, заранее приглашаю на выпускной и на все родительские собрания. Я ожидала крика и истерики – тетка всегда громогласно рассуждала на людях об «ответственности, которую взвалила на свои плечи» и о «том единственно достойном человеке», которому наконец-то сможет передать меня из рук в руки. Но зрителей рядом не было, кроме Ленки, которая в счет не шла, и реакция Ж-2 оказалась на удивление спокойной. Мне даже показалось, что она испытала некоторое облегчение (тогда я еще не думала о трудностях с пропиской).

От денег я отказалась – мне и впрямь кое-что перепадало на редких любительских показах, а Наталья Васильевна о деньгах и не заикнулась. Итак, я хлопнула тяжеленной дверью нашего помпезного мраморного подъезда.

В семье Натальи Васильевны я впервые попала в атмосферу любви. Ее муж Владимир Олегович и она любили друг друга и своих зверей (у них было три кошки и две собаки), многие с радостью приходили к ним в гости, никто никого не осуждал, не пилил, всем было легко и просто, и у меня впервые начало получаться что-то и в учебе, и в модельной профессии.

Этот высокий солидный дом напротив нового здания цирка я помню до сих пор. Это было первое место, куда меня по-настоящему тянуло, где мне было с кем посоветоваться и к кому обратиться за помощью. Правда, и здесь я все-таки оставила между собой и этим миром невидимую стену – я уже никого по-настоящему не впускала к себе.

Самые искренние привязанности и самая чистая радость остались там, на скамьях под густыми елями, и на высоких качелях, летящих, как у Грина, в «блистающий мир»…

Может быть, поэтому Наталья Васильевна и Владимир Олегович так и не решились меня удочерить. Нам было хорошо всем вместе, но стена все-таки оставалась. Она оставалась такой же, когда через год, добившись вполне приличного среднего балла аттестата – 4,75, я со слезами простилась и с ними, и с университетским гнездом, – и с головой погрузилась в любовь Стаса. Мне в жизни так не хватало любви, меня так мучила неуверенность в себе! Мне так не хватало всех вас, хоть и казалось, что, предпочтя Стаса, я неизбежно теряю вас двоих. К тому же обострилась проблема с жильем: тетка как-то ухитрилась прописать меня «без права на жилплощадь». У Натальи Васильевны начинался ремонт, ютиться мне уже было негде. А Стас сразу снял комнату – тогда это было почти чудо! – и можно было готовиться к свадьбе без суеты и спешки.

И еще одно. После окончания школы, чтобы устроиться в Дом моделей и попасть на престижные кастинги, мне пришлось с головой окунуться в мир модельного бизнеса, где было душно от пудры и румян, темно от накладных шевелюр и ресниц и липко от масок и жирного крема. Девицы закатывали истерики, манерничали и ломались. Но и мужчины в мире моды были какие-то вертлявые, с расплывчатыми бабьими чертами и бегающими глазками. Здесь было вдвойне душно от сладковатых запахов их парфюмов и противно от их сальных, похотливых взглядов и рук. Придя домой, сразу хотелось бежать под душ и долго смывать с себя всю эту грязь.

А Стас как раз возмужал, был по-мужски сдержан и немногословен, от него веяло подлинным мужским началом, давно изгнанным из наших гримерок. А его любовь, как и вся наша дружба, была такой, что смывала любую грязь – и в ней я растворяла свою душу. Так что Стас стал той опорой, вокруг которой я обвилась, как лиана.

Вместе с ним мне было легко идти вперед. Я знала, что одержу победу на любом кастинге, пусть даже не совсем честном. Знала, что его власть и уверенность не позволит никому претендовать на меня. Я старалась не рассказывать ему о мелких подлых происках, чтобы не навлекать грозу на завистливых дурочек. А уж если и вырывалось что-то насчет какого-нибудь аллергенного лосьона – я могла не сомневаться, что они об этом горько пожалеют.

Как ему удавалось все это и чем приходилось за это платить? Я старалась отогнать от себя эти мысли, уверить нас обоих, что все будет хорошо, что вот-вот я достигну настоящего успеха, и мы наконец-то сможем ни от кого не зависеть…

Да, ни от кого и ни в чем не зависеть – было моим главным желанием. И ради него предстояло еще многим поступиться.

Наталья Васильевна с Владимиром Олеговичем продолжали приглашать нас, уже вместе со Стасом, в гости. После ремонта их квартира посвежела и помолодела, а сами они, наоборот, старели и угасали. На свадьбу мы их почему-то не пригласили. Зато во главе стола восседала Ж-2 со своим неувядаемо кислым лицом и рассказывала внимательно слушавшей матери Кира, сколько сил и нервов она в меня вложила и как не хотела отдать «этому – без образования и карьеры». Она совсем забыла, что, во-первых, была счастлива отдать меня первому встречному, а во-вторых, что «этот – без образования», был верный и любимый Кирюхин друг, с которого Кир во многом брал пример.