– Ошун Йейе Моро, царица цариц, я выливаю этот мед на тело твоей дочери и прошу тебя от ее имени позволить ей служить тебе, – выкликала донья Сесилия, обходя неподвижную фигуру. – Она хочет стать сильной, она хочет стать свободной, чтобы любить без всяких обещаний. Поэтому я прошу тебя, Ошун Йейе Кари, освободи ее от стыда, избавь ее от страха и стеснения…

Пламя свечей затрепетало от нового дуновения, как будто кто-то открыл боковую дверь. Женщина, до этого момента стоявшая неподвижно, вздрогнула от порыва холодного ветра и провела руками по бедрам, размазывая мед. Мерседес не видела ее лица, несмотря на лунное сияние, струившееся из окна.

– Oshishé iwáaa ma, oshishé iwáaa ma omodé ka siré ko hará bi lo sóoo… – пропела черная старуха сдавленным голосом, а женщина вдруг звонко рассмеялась и задвигалась в сладострастном танце.

У девочки стало щекотно между ног. Ей смутно захотелось, чтобы капли меда попали на нее, смешавшись с росой, пропитавшей город и его жителей. У нее возникло желание отдаться этой пляске, заставляющей обнаженную женщину заливаться безумным хохотом и двигать бедрами в ритуальном экстазе.

Донья Сесилия сделала шаг назад. Теперь старческий голос изменил ритм, мелодия стала чувственной и возбуждающей, словно дикий галоп. Обнаженная выгнулась дугой и застонала.

– Леонардо, она твоя, – позвала донья Сесилия.

Из темноты возникла еще одна фигура. Мерседес сразу же узнала мужчину, который напугал их несколько месяцев назад. Женщина повернулась к нему спиной, и тогда Мерседес увидела ее лицо – это была ее мать. Леонардо приник к ней сзади, а мама, вместо того чтобы сопротивляться, позволяла себя ласкать.

Двор закрутился вокруг Мерседес, в глазах сделалось черным-черно. Луна исчезла, и мир тоже исчез.

Леонардо поднял обнаженную Каридад на руки и отнес в соседнюю комнату, а ночь все так же оглашалась диким напевом.

Донья Сесилия открыла дверь, чтобы выйти во двор, и увидела девочку, лежащую без чувств. Она сразу же догадалась, что произошло, и отнесла Мерседес на кровать. Хотела зачерпнуть воды из лохани, но там было пусто. Тогда хозяйка вспомнила, что оставила возле двери кувшин с медом, и вернулась за ним. Набрав немного на палец, она смазала им губы и виски девочки. Терпкий запах оньи вернул ее к жизни.

– Ты, кажется, заснула, – сказала донья Сесилия, встретившись с ней глазами. – И упала с кровати.

Мерседес ничего не ответила. Она закрыла глаза, чтобы ее оставили в покое; Сесилия так и поступила.

Как только хозяйка вышла, девочка поднялась на постели и потянулась к кувшину. Не раздумывая, она сунула туда руку. Снаружи еще звучали песнопения во славу ориша любви, а Мерседес смазывала медом изгибы своего тела. Оньи – для жара, огонь – для нетерпения.

По Южному пляжу разгуливали прекраснейшие мужчины на свете. Лауро и Сесилия сбежали из редакции, чтобы пообедать на площадке, где было полно бутиков и уличных кафе.

Уничтожая салат из рукколы, орехов и голубого сыра, Сесилия размышляла о превратностях своей судьбы: у нее нет ни родителей, ни братьев и сестер и она чахнет от одиночества в городе, где и не думала оказаться. И вовсе не удивительно, что ей взбрело в голову ходить на курсы по обнаружению ауры. После первого занятия журналистка пришла и на второе, а потом на третье… Лауро только посмеивался: мол, появится парень – живо излечит от всякой дури. Сесилия молчала, но в глубине души спросила себя: так ли уж не прав ее друг? Разве она не гонится за новыми ощущениями, чтобы отвлечься от насущных потребностей?

Девушка еще доедала салат, а Лауро, устав дожидаться кофе, развернул газету.

– Смотри-ка, – позвал он. – Раз уж ты ударилась в мистицизм, это может тебя заинтересовать.

Он протянул подруге газетный лист.

– Куда смотреть-то?

Парень ткнул пальцем в текст и снова погрузился в чтение. В газете оказалось объявление о еще одной лекции в «Атлантиде», как назывался магазин Лисы: «Хосе Марти и реинкарнация». Смелость названия рассмешила девушку.

– Хочешь сходить? – спросила она.

– Нет, у меня на вечер планы получше.

– Ты много упускаешь.

Официант забрал пустые тарелки, другой принес кофе.

– Боже мой! – воскликнул Лауро, посмотрев на часы. – Давай попросим счет. Мы сидим почти час, а мне еще три статьи переводить.

– Времени навалом.

– А еще надо позвонить в турагентство насчет путешествия. Ни за что на свете не пропущу падение стены.

– Та стена, которая должна была рухнуть, уже упала.

– Я имею в виду стену на Набережной. Когда римский старичок приземлится в Гаване в своем только что отутюженном белом халате, увидишь, что будет твориться на острове.

– Ничего не будет.

– Ну что ж, спи дальше, а я вот хочу оказаться в первом ряду, когда вострубят иерихонские трубы.

– Если только не заиграет китайская карнавальная дудка, даже не знаю, что ты сможешь услышать в этой стране безумцев.

Солнце клонилось к закату. Через полчаса после возвращения домой Сесилия подготовилась к упражнениям. Она везде погасила свет, пока не стало так темно, что предметы были едва видны. Именно этого она и добивалась. Или, по крайней мере, именно это советовала проделать Мелиса на своих лекциях.

Сесилия перетащила карликовую пальму из угла к противоположной стене. Уселась в нескольких шагах от горшка, закрыла глаза и попыталась сосредоточиться. Затем приоткрыла глаза и стала смотреть на пальму, но так, чтобы на ней не концентрироваться. Она хорошо запомнила инструкцию: «Смотреть, но не видеть, как будто вас не интересует то, что находится перед вами». Девушке показалось, что она различает опаловый контур вокруг пальмовых листьев. «Это, должно быть, оптический обман», – решила она. Но свечение усиливалось. Сесилия даже отметила легкую пульсацию. Внутрь-наружу, внутрь-наружу… словно сердце из света. Неужели она видит ауру живого существа?

Сесилия снова закрыла глаза. А когда открыла, пальма была окружена лунным сиянием, при этом оно исходило не от какого-нибудь внешнего источника. Оно рождалось в листьях, в тонком изящном стволе, склонившемся в поклоне, даже в земле, за которую цеплялись ее корни. Куба, ее родина, ее остров… Почему Сесилия вспомнила о ней сейчас? Неужели из-за этой опалесценции? В голове у девушки возникла луна над морем в Варадеро, луна над полями в Пинар-дель-Рио… Ей показалось, что там луна светила по-другому, словно она была живая. Или, быть может, Сесилия заразилась этим ощущением от стариков, твердивших, что на Кубе все имеет другой вкус, другой запах, другой цвет… как будто этот остров – рай земной или находится на другой планете. Девушка попробовала избавиться от этих мыслей. Если ее остров и был раем, то теперь это про́клятый рай, а проклятиям в сердце не место – по крайней мере, в ее сердце.