У нее не было выбора. Либо улица, либо публичный дом. Донья Сеси позволила им с дочерью устроиться в единственной свободной комнате, прежняя обитательница которой исчезла без следа. Каждый вечер мать и дочь запирались в своем жилище. Только по утрам Каридад позволяла малышке выйти поиграть во двор, пока сама она, не жалея сил, занималась уборкой. Но у Сесилии уже была женщина, которая следила за порядком. Каридад пользовалась ее малейшей нерасторопностью, чтобы подмести, убрать оставленное белье или помыть посуду. Уборщица пожаловалась донье Сеси, решив, что ее пытаются лишить места.

– Почему бы тебе не поработать по-настоящему? – предложила хозяйка однажды вечером. – Я разрешу тебе выбирать клиентов. Я ведь понимаю, ты из другой среды и к такому непривычна.

– Я просто не могу.

– Да ты здесь самая смазливая. Знаешь, сколько ты могла бы заработать?

– Нет, – повторила Каридад. – И потом, какой пример я подам дочери? А она уже почти выросла.

– К моему сожалению, если не начнешь работать, ты не сможешь здесь остаться. Я несколько месяцев не использую эту комнату, а значит, теряю деньги. У меня на примете есть две девицы, которые жаждут ее занять.

– Как только у меня появится работа, я смогу платить за жилье. Нужна же людям прислуга…

– Чужие дети в доме не нужны никому, – отрезала донья Сесилия.

Каридад испуганно забормотала:

– Я могла бы… могла бы…

– Я предлагаю тебе такое, чего не предложу другим, – возможность выбирать клиентов. И поверь, твоя цена от этого только возрастет.

– Не знаю, – прошептала вдова. – Дай мне время подумать.

– Не бойся. Я всю жизнь в этом ремесле, и это вовсе не так плохо, как рассказывают.

– Всю жизнь?

– С самого раннего детства.

– И как же… Как это вышло?

– Я жила в городке с названием Холм Ангела, бегала по улице почти голышом, выживала как могла, без дома, без семьи. У меня уже начинала расти грудь, но мне до этого не было дела. Меня подобрала одна женщина, она продала мою девственность за огромные деньжищи, но вот представь себе: я до сих пор жива. – Сесилия усмехнулась. – Подумай, хороши ли мои дела, если про меня даже в романе написали.

– В романе? – переспросила Каридад. Она не понимала, как это живой человек может попасть в книгу.

– Когда я еще бродяжничала, мне повстречался адвокат, который ушел из конторы, чтобы стать учителем. Всякий раз, стоило ему меня увидеть, он подзывал меня и дарил монетки или леденцы. Думаю, он в меня влюбился, хотя мне было только двенадцать лет, а ему – все тридцать. После того как меня привели в публичный дом, я его больше не видела, но один клиент сказал мне, что этот учитель написал роман, в котором главную героиню зовут так же, как меня.

– Он записал твою историю? – В Каридад проснулось любопытство.

– Ну конечно нет! Он ведь обо мне ничего не знал. Меня и его Сесилию Вальдес роднит только общее имя и бесприютная жизнь в Холме Ангела.

– Ты прочитала роман?

– Один клиент пересказал. Боже мой! Что за чудеса навыдумывал дон Сирило! Только представь: в его романе я была невинной девушкой, которую обманул и соблазнил белый сеньорито, а в конце выясняется, что мы – сводные брат с сестрой. Извращение! В финале молодой богатей поплатился собственной жизнью: ревнивый негр застрелил его у выхода из церкви, когда он венчался с дамой из высшего общества. А я сошла с ума и попала в сумасшедший дом… Как только писатели изобретают такие нелепицы? – Сесилия наморщила лоб, задумавшись над собственным вопросом. – Мне всегда казалось, что они наполовину помешанные.

– И ты его с тех пор не видела?

– Дона Сирило? Встретила однажды, по чистой случайности. Он отсидел в тюрьме – кажется, по политическим делам, – а потом уехал из страны. Выяснилось, что он считал меня великой любовью всей своей жизни, хотя мы даже и не целовались. Не отпускал меня, пока я не назвала свой адрес. А потом, вообрази, несколько раз заявлялся в бордель и спрашивал меня.

– И ты была с ним?

– Я что, чокнутая? Я сразу рассказала всю историю хозяйке, и она перепугалась пуще моего. Когда писатель приходил, она всегда говорила, что я занята. Никогда не было охоты связываться с лунатиками, – тихо добавила Сесилия. – Но однажды мы столкнулись на улице, и мне стало жалко бедолагу. Так что я приняла его приглашение на ужин. Это было перед его отъездом в Нью-Йорк. Потом он пару раз приезжал в Гавану и всегда дарил мне цветы или конфеты, как будто я знатная дама. Последний раз мы встретились три года назад. Ему было за восемьдесят, но он все равно позвонил в дверь этого дома с букетом роз в руках.

– А потом вернулся в Нью-Йорк?

– Да, и почти сразу умер… Но жизнь все-таки забавная штука. Помнишь того парня, который набросился на тебя, когда ты только приехала?

– Да.

– Его зовут Леонардо, как и белого сеньорито из того романа. Через несколько дней после смерти дона Сирило он пришел сюда. Хотел, чтобы я его ублажила, но в моем возрасте мне уже не до этих дел. Он заявлялся еще несколько раз и всегда уходил в бешенстве, несолоно хлебавши. Девочками моими он не интересуется. Порой мне кажется, что это тень самого Сирило или проклятие, которое повисло надо мной из-за его романа… Ну вот, а теперь ему втемяшилась ты. – После этой фразы донья Сесилия как будто очнулась и хлопнула себя по лбу. – Как же я раньше не додумалась! Знаешь, кто твоя оришá?[22]

– Кажется, Ошун.

– Разреши мне ее попросить. Увидишь, она избавит тебя от страха перед мужчинами.

Каридад задумалась. Она не знала, как поступить – упорствовать в своем отказе или позволить хозяйке сделать, как она задумала. Она не верила, что какая-нибудь ориша способна избавить ее от предубеждения, но ничего не сказала. Ритуал, определенно, позволит ей еще несколько дней подумать, что делать дальше. Сейчас ее заботило только одно.

– Но чтобы Мечита ни о чем не узнала.

– Мы сделаем все в полночь, когда девочка будет спать.

Однако в ту ночь Мерседес не спала. Докучливое монотонное пение отогнало сон, от которого уже тяжелели ее веки. Девочка выскользнула из постели и увидела, что мамы рядом нет. Она тихонько открыла дверь, но разглядела только яркий лунный диск, заливавший светом пустынный двор. Следуя за голосом, Мерседес прошла по коридору до окошка, из которого проникал дрожащий желтый отблеск. Мерседес, стараясь не шуметь, подвинула стул и влезла, чтобы посмотреть. В углу комнаты беззубая старуха раскачивалась в такт собственному пению, а в это время донья Сеси лила пахучую жижу на голову обнаженной женщины. Терпкий запах ударил в ноздри. Оньи́ – девочка называла мед так же, как ее мама, и так же, как когда-то говорила Дайо, бабушка-рабыня, – поблескивал на коже.