– Чего именно ты не успеваешь? – спрашиваю я. – И, если на то пошло, почему до сих пор не припахал меня? Вдвоем, глядишь, успели бы.

Нёхиси молчит. Смотрит в окно, за которым – июньская ночь, самая короткая в году и такая светлая, что редкие фонари кажутся неуместными на фоне проплывающих по бирюзовому небу бледно-сиреневых облаков.

– Я не успеваю внести даже самые неотложные изменения, – наконец говорит он. – А те, которые все-таки вношу, не успевают толком овеществиться. Остаются невнятными призраками несбывшейся надежды на самих себя. Хотим мы того или нет, а некоторые вещи могут происходить только ночью, когда истончаются границы между реальностями, и невозможное, загустев от добавленной в него тьмы, соглашается принять форму сбывшегося – на краткий миг, или на годы, это уж как пойдет. Лето – хорошее время для беззаботной жизни, но плохое для магии, хоть сколько-нибудь отличной от радостной стрекозиной пляски сорвавшегося с цепи бытия. Летом я всегда чувствую себя немощным и никчемным. Я не любитель опускать руки, ты знаешь. И прекрасно понимаю, что скоро все снова станет как надо, главное – перетерпеть этот невыносимый июнь. Но иногда становится совсем тяжело. Вот, например, прямо сейчас. Прости, что порчу тебе вечер.

Надо же, извиняется. Совсем плохо дело. Обычно он – ну, не то чтобы полагает своим священным правом портить мои вечера, просто не считает себя потенциально способным их испортить. Нёхиси твердо уверен, что его присутствие само по себе такое благо, что совершенно не важно, как он себя при этом ведет.

Так оно, кстати, и есть.

– В голову не приходило, что все настолько серьезно, – говорю я. – Думал, ты предпочитаешь зиму лету просто так, из эстетических соображений.

Или даже не предпочитаешь, а просто делаешь вид, чтобы меня подразнить.

– Ну, одно другому не мешает, – рассудительно замечает Нёхиси. – Дразнить тебя – это святое. Просто для этого необязательно что-нибудь придумывать. Иногда можно и правду сказать.

Похоже, ему уже полегчало. Так часто бывает, стоит пожаловаться вслух, и драма съеживается до размера обычной житейской неприятности. А житейская неприятность с перепугу может и вовсе превратиться в забавный анекдот. Такова мистическая сила нытья.

Но все равно это не дело – чтобы Нёхиси чувствовал себя немощным и никчемным. Этак мы долго не протянем. И не только мы с ним, а вообще все. Потому что когда кто-нибудь всемогущий всерьез верит, будто чего-то не может, Вселенная принимает форму вопросительного знака. И начинает озадаченно моргать.

Однозначного ответа на вопрос, возможна ли разумная жизнь в озадаченно моргающей Вселенной, у меня пока нет.

Впрочем, на самом деле плевать я хотел на Вселенную. Настроение Нёхиси важно само по себе. Поэтому я говорю:

– Слушай, хватит маяться. Если тебе нужна длинная ночь, надо немедленно ее устроить. Растянуть уже наступившую хотя бы до среды, отменив утро вторника. Заранее не сомневаюсь, вторник нас простит, мы обаятельные.

– Как ты себе это представляешь? – хмурится Нёхиси.

– Технически?

– Технически – как раз понятно, – отмахивается он. – Но слушай, это же вопиющее нарушение основополагающих законов природы! Я на такое пойти не могу. Просто не имею права. Будь я чиновником, сказал бы сейчас, что давал подписку. Я не чиновник, но… считай, что-то вроде того.

– Конечно, ты не можешь. Зато могу я.

Нёхиси смотрит на меня, как громом пораженный. На самом деле, приятно, что я все еще способен его удивить.

– Я же, в отличие от тебя, не всемогущий, – говорю я. – Так, кое-чтомогущий, по мелочам. И сейчас нам это на руку, поскольку освобождает меня от обязательства строго соблюдать законы природы. Включая основополагающие. Какой с меня, балбеса бессмысленного, спрос.

Лицо Нёхиси делается заинтересованным. Крайне заинтересованным, я бы сказал.

– Именно поэтому ты поручил мне вдохновенно вносить хаос в городскую жизнь, – напоминаю я. – Если вдруг перестараюсь, перегну палку, ты тут не при чем, а с меня взятки гладки. В самом худшем случае, начальник Граничной полиции поймает за ухо и заставит весь вечер пить с ним пиво. У него это называется «компенсация морального ущерба», потому что пиво я люблю даже меньше, чем он бардак в делах. Но эту пытку я как-нибудь переживу. Я вообще великий герой, если ты до сих пор не заметил.

– Я заметил, – утешает меня Нёхиси. – Такое поди не заметь. Но слушай, а что нам делать с людьми?

– С какими такими людьми? – демонстративно удивляюсь я. – Откуда вдруг взялись люди?

– Они, видишь ли, тут живут, – ласково говорит Нёхиси. – В этом городе и вообще на всей планете. Так получилось. Не смотри зверем, это была не моя идея.

И на этом месте мы наконец начинаем смеяться. То есть, называя вещи своими именами, ржать, как кони всадников Апокалипсиса, щедро накормленные вымоченным в водке овсом и только что сбросившие своих седоков с натруженных мифом спин.

Отличная все-таки идея пришла мне в голову. Еще ничего делать не начали, а уже такой результат.

– На самом деле наши горожане просто все проспят, – отсмеявшись, говорю я. – Люди, если ты вдруг забыл, такие удивительные существа, которые предпочитают крепко спать по ночам. Никогда не понимал этой их причуды, но теперь нам она только на руку. Проспят, как миленькие, верь мне! А потом будут недоумевать, куда день подевался. Вроде, думали, что вторник, а на самом деле уже среда. Но это нормально, все время от времени путаются в днях недели, причем совершенно самостоятельно, в смысле, без нашей помощи. Тем более сейчас праздники. Летнее солнцестояние, народ еще с субботы гудит. А уж спьяну день потерять – вообще обычное дело. Никто даже не удивится.

– Трезвых тоже предостаточно, – вздыхает Нёхиси. – Все-таки напиваться в праздник – не строгое требование закона, за неисполнение которого могут оштрафовать. И далеко не каждый вовремя ляжет в постель. Глупо надеяться, будто все все проспят.

– Ну а кто не проспит, тому, считай, крупно повезло. Я бы и сам не прочь оказаться на их месте – если бы не был на своем.

В глазах Нёхиси наконец появляется вдохновенный блеск, предвестник всякой счастливой катастрофы. Как же я его ждал.

– Твоя правда, – кивает он. – Ну и какого черта мы все еще тут сидим?

Мы сидим на крыше и смотрим на небо. Я – потому что моя работа уже сделана, можно и отдохнуть. А Нёхиси – с недоверчивым любопытством. Не то чтобы он меня недооценивал. Просто до сих пор я на его памяти ничего такого не вытворял. Не превращал день в ночь, землю в небо, даже зиму в лето – ни разу, хотя руки, конечно, чесались; каштаны, пару раз зацветавшие посреди января, не в счет, с ними у нас был отдельный договор, остальной окружающий мир даже не вздрогнул, только удивился – потом уже, задним числом.

Но на самом деле превратить день в ночь только кажется сложной задачей. Когда постоянно подстрекаешь реальность нарушать собственные правила игры, в конце концов она входит во вкус и начинает вопросительно оглядываться на тебя: что еще придумал? Выкладывай, не стесняйся. И тут главное – действительно не стесняться. Ну и не забывать об интересах реальности. Игра должна ей нравиться, по крайней мере, не меньше, чем тебе самому.