Она была все такой же умной и счастливой женщиной, какой я знала ее раньше. На лице ее мужа была мягкая улыбка удовлетворения (или облегчения?). Пятьдесят лет припадков, а теперь они исчезли.

Майе удалили переднюю треть левой височной доли. Это более щадящая версия радикальной операции, которую пережили Генри Молисон и многие другие люди в ХХ веке. В ходе хирургического вмешательства ей сохранили максимальную часть височной доли. Область Вернике – участок мозга, позволяющий нам понимать речь – находится в задней части левой височной доли. Именно эту область неврологи называют «красноречивым мозгом». Никто не может нормально жить без нее. Операция Майи была тщательно продумана так, чтобы избежать таких важных областей. По крайней мере тех, о которых нам известно.

– Я так рада за вас, – сказала я ей.

– Не слишком некрасиво? – спросила она и, улыбаясь, указала на более короткие волосы слева.

Под ними шрам не был заметен. Она говорила о косметическом аспекте, в то время как я удивлялась, насколько мало операция, казалось, на нее повлияла. Потеря Майей участка мозга на тот момент абсолютно никак на ней не отражалась.

– Как ваша память? – спросила я ее. – Не стала хуже?

– Никаких проблем. Я хорошо себя чувствую.

Я просмотрела отчет нейропсихолога о тестах на память, сделанных после операции. Они показали, что память Майи не только не ухудшилась, но и, возможно, немного улучшилась. Я лишь могла предположить, что мезиальная височная область Майи так долго страдала, что перестала выполнять важные функции. Какая-то другая часть мозга взяла на себя ее роль.

– Я очень вами довольна, – сказала я и, как любой другой осторожный врач, добавила: – Возможно, вам не стоит сейчас увлекаться походами по магазинам? Как думаете?

Походы по магазинам. Какое простое удовольствие. Когда же Майя без сопровождения отправилась за продуктами для семьи на неделю, она в первый раз почувствовала свою силу!

Перед операцией я спросила Майю, какой будет ее жизнь, если припадки прекратятся. Я задала этот вопрос как бы непреднамеренно, но ее ответ был для меня важен. Я ее проверяла. Мне необходимо было удостовериться в том, что ее послеоперационные надежды реалистичны. Жизнь без эпилепсии не будет идеальной, как и любая другая жизнь. Отсутствие припадков, возможно, не изменило бы ее жизнь так, как она ожидала. Тем не менее ее ответ меня успокоил: «В моей культуре, доктор, мы арендуем на свадьбу или другое большое событие зал или палатку, а затем оповещаем людей о том, что будет вечеринка. Любой, кто хочет прийти, приходит. Не нужно рассылать приглашения, как это принято у англичан. Кто угодно может прийти на наши праздники. Мать семейства отвечает за организацию, и все женщины семьи готовят. Когда моя старшая дочь выходила замуж, ее свекровь отвечала за готовку. Все боялись, что у меня случится припадок. Если у меня прекратятся приступы, я хочу одна ходить по магазинам, готовить еду без того, чтобы кто-то на меня посматривал, и сама устраивать праздничные ужины». Когда она это сказала, у меня на глаза навернулись слезы. Это было такое маленькое желание.

Сейчас передо мной сидела уже перенесшая операцию Майя, которая выглядела счастливой.

– Теперь я могу планировать! – сказала она.

После операции Майя смогла взять на себя традиционную роль, о которой всегда мечтала. Она пригласила в свой маленький дом в Восточном Лондоне многочисленных родственников и друзей. Майя сама сходила за продуктами, приготовила и встретила гостей. А за помощью она теперь обращалась лишь тогда, когда ей этого хотелось.

Предсказуемость считается скучной. Тем не менее непредсказуемость и потеря контроля – одни из худших характеристик эпилепсии. Я беспокоилась, что страх перед неизвестным остановит Майю, даже если у нее прекратятся припадки. Однако, прожив всю взрослую жизнь под постоянной угрозой приступов, она с легкостью самостоятельно вышла в большой мир.

Спустя несколько лет после операции жизнь Майи по-прежнему свободна от припадков. Она излечилась. Мы все еще встречаемся с ней раз в год. В прошлый раз она пригласила меня на один из устраиваемых ей ужинов. Я очень хотела пойти, но она была моей пациенткой, а не подругой, поэтому я отказалась. Однако надеюсь, что однажды случайно встречусь с ней за пределами больницы.

Шерон была в метро, когда у нее впервые случился припадок. Обстоятельства ее напугали. Был час пик. Вагон был полон, и к ней прижимались незнакомцы. Она понимала, что чувствует себя нехорошо, но впереди было еще несколько станций. Она была зажата в самом конце вагона, и, чтобы попасть к выходу, ей требовалось протиснуться сквозь рассерженных людей. Если бы ей это удалось, то она вышла бы на станции, расположенной в трех с небольшим километрах от работы. Если бы ей стало лучше, то влезть в следующий поезд было бы непросто. В итоге она решила не выходить и надеялась, что ей удастся сесть. Вдруг она потеряла сознание.

– Я почувствовала, как все началось, – сказала мне Шерон. – Перед глазами потемнело, и я ничего не видела. Я запаниковала и попыталась обратиться к кому-нибудь за помощью, но мне не удалось произнести ни слова.

О том, что произошло дальше, Шерон известно лишь со слов других людей. Пассажиры поняли, что ей плохо, когда она упала на стоящего сзади мужчину. Он подхватил ее, и она продолжила стоять благодаря давке в вагоне. Промежуток между станциями составлял три минуты, и пассажиры утверждали, что все это время она находилась без сознания. Как только поезд подъехал к станции, Шерон вынесли на платформу.

– На платформе была медсестра. Когда я пришла в себя, она сказала, что у меня случился припадок, – продолжала Шерон.

Несколько очевидцев утверждали, что, когда Шерон выносили из вагона, все ее тело напряглось и стало дергаться. Она очнулась, лежа на холодном бетонном полу. Под головой у нее была чья-то куртка, а над ней нависали лица незнакомцев. Медсестра прощупывала пульс, держа ее за запястье.

– Какое-то время пульс не прощупывался, – сказала Шерон. – Они думали, что у меня остановилось сердце.

Шерон повезли в больницу. В машине «Скорой помощи» она полностью пришла в сознание и к моменту прибытия в больницу чувствовала себя нормально. Кардиограмма, томография и анализы крови не выявили никаких патологий. Основываясь на рассказах свидетелей, врач сказал Шерон, что у нее случился припадок, но что лечение пока не требуется.

Ее направили к неврологу с целью убедиться, что совет первого врача был верным. Она должна была ждать приема одну или две недели. На следующий день после припадка Шерон чувствовала себя изможденной. Она отпросилась с работы до конца недели. Шерон хотела выйти в понедельник и даже стала чувствовать себя лучше, но в воскресенье у нее опять случился припадок. Он произошел, когда она ходила по магазинам с подругой. Как и в первый раз, Шерон стало нехорошо, и это чувство усиливалось, пока она не потеряла сознание. Она сказала подруге, что хочет присесть. Когда это произошло, они направлялись в кофейню.