Я рассказала Майе о результатах. Уверена, она согласилась бы на операцию здесь и сейчас, если бы я ее предложила. Тем не менее я этого не сделала. Любые манипуляции с мозгом опасны. Риск заключается не только в физической неполноценности: в процессе удаления нездоровых тканей можно нарушить то, что технологии не могут ни измерить, ни предсказать. Функциональные карты мозга до сих пор не закончены. В то время как хирург будет избегать двигательной коры или центра Брока, он неизбежно удалит или повредит здоровую ткань. Невозможно узнать заранее, к каким последствиям это приведет. Хирург может достичь своей цели – вылечить пациента, но при этом ненамеренно изменить основы его личности. В случае с одним музыкантом операция на мозге избавила его от припадков, но повлияла на его способность воспринимать музыку. Его жизнь кардинально изменилась, хотя никто из тех, кто смотрел на него или общался с ним, не понимал, насколько неполноценным он теперь себя чувствовал. Изменения в математических способностях, быстроте речи или темпераменте в разной степени значимы для каждого из нас. Перед операцией необходимо выяснить, что для человека особенно важно, а с потерей чего он мог бы смириться.

Вдруг левая височная доля Майи не просто была источником ее припадков, но и отвечала за память? Могли ли при удалении мезиальной височной области исчезнуть не только приступы, но и воспоминания? Это привело бы к замене одной проблемы другой, что и произошло, к примеру, с Генри Молисоном: после удаления обеих височных долей у него развилась амнезия. Если бы хирург удалил левую височную долю Майи, а правая при этом не смогла бы компенсировать потерю, то у Майи тоже могла бы развиться амнезия. Она была жизнерадостной, умной и заботливой. Вдруг что-то в ее характере изменилось бы?

– Обследование необходимо продолжить, – сказала я ей. – Не беспокойтесь, мы почти у цели.

Я направила Майю к нейропсихологу. Это еще один способ проверить мозг. МРТ и ЭЭГ совсем ничего не говорят нам о том, насколько хорошо мозг функционирует. Они не могут сказать, насколько вы организованны, терпеливы, хороши в планировании и креативны. Чтобы проверить способности человека, необходима клиническая оценка лицом к лицу. Если я хочу определить силу мышц, то я сравниваю свою силу с силой пациента. Если я хочу понять, может ли пациент читать, я прошу его это сделать. Если я хочу узнать, сможет ли он проложить маршрут, то я даю ему такое задание. Не существует аппарата, который ответил бы на эти вопросы. Способности пациента можно определить только старомодным путем – с помощью другого человека.

Оценка когнитивных функций – это работа нейропсихолога. С помощью детальных вопросов он оценивает ум, память, речь, способность принимать решения и планировать, концентрацию и внимание. Мне требовалась помощь нейропсихолога, чтобы узнать о способностях Майи и понять, с потерей чего она смогла бы смириться.

После этого ей нужно было встретиться с еще одним врачом – психиатром. Я была почти готова предложить Майе операцию на мозге. Удаление части мозга – это самое ответственное дело, о каком только можно подумать. Большинство операций на мозге проводятся с целью спасти пациенту жизнь. В случае с эпилепсией хирургическое вмешательство необязательно. Майя прожила с этим заболеванием пятьдесят лет и могла бы и дальше жить с ним. Была ли она достаточно сильной, чтобы принять решение и пережить возможные последствия? Даже после успешной операции человек может впасть в депрессию. Она может быть последствием хирургического вмешательства в мозг или всех тягот, сопровождавших операцию. Если у человека были припадки большую часть жизни, жизнь без них может оказаться гораздо сложнее, чем он предполагал. Или же нереалистичные ожидания могут привести к тяжелейшему разочарованию.

Когда Майя посетила нейропсихолога и психиатра, почти все было сделано. Этот процесс занял целый год. Я была рада, что он шел медленно, ведь у Майи и ее семьи было время подумать. Оставался лишь последний этап, на котором присутствие Майи не требовалось. Я была ее представителем.

К счастью, в современных медицинских центрах ни один врач не может послать хирургу письмо, в котором говорилось бы: «Пожалуйста, удалите моему пациенту кусок мозга». Решения такого рода слишком ответственны, чтобы их принимал один человек. Их обдумывают группой. В больнице, где я работаю, команда специалистов по эпилепсии встречается каждую неделю, чтобы обсудить кандидатов на операцию. На собрании присутствуют неврологи, нейрофизиологи, радиологи, нейропсихологи, медсестры, психиатр и хирург. У каждого аспекта мозга есть свой представитель.

Одним хмурым утром вторника я собрала все результаты обследования Майи и принесла их на такую встречу. В помещении, полном экспертов, мы изучили аспект за аспектом. Я рассказала историю Майи и показала видеозапись ее припадков. Затем я представила результаты ЭЭГ, а радиолог продемонстрировал на проекторе томограмму мозга.

– Склероз гиппокампа, – сказал он.

В комнате раздался шепот одобрения. Иногда мы слишком привыкаем к нормальным результатам томографии, и нам приятно увидеть то, что можно вылечить.

– Ее вербальная память уже очень слаба. Зрительная память, наоборот, довольно сильна. Даже прекрасна. Дело в ее силе. Все указывает на то, что проблема кроется в левом полушарии, – обобщила нейропсихолог ее оценку состояния Майи.

Нам сказали, что левая лобная доля мозга Майи работает не так, как нужно. Обе височные доли важны для памяти, но каждая из них выполняет свои функции. Правая отвечает за зрительную память, а левая – за вербальную. Пятьдесят лет припадков и уменьшенный левый гиппокамп означали, что способность Майи запоминать слова была хуже, чем способность запоминать увиденное. Это была хорошая новость: удаление левого гиппокампа сопровождалось лишь малым риском значительной потери памяти. Левый гиппокамп уже был слабым, и его компенсировал бы сильный товарищ справа.

– Она очень умная женщина, – добавила нейропсихолог. – У нее высокие результаты в большинстве тестов.

Это меня не удивило. Я обрадовалась тому, что могу положиться на здравый смысл Майи.

– Дома она чувствует себя в ловушке, поскольку теперь дети проводят с ней не так много времени, – сказала нам нейропсихолог. – Она очень хочет лечь на операцию.

– Да, так и есть, – согласилась я. – Она очень умная и хочет быть более независимой.

Решение об операции во многом зависит от образа жизни пациента. Необходимо проявить предусмотрительность. Работающий человек может быть уволен, если он вдруг частично лишится памяти или интеллекта. Человек же, сидящий дома, как в ситуации Майи, возможно, больше выиграет, чем потеряет.

– Есть ли возражения со стороны психиатра? – спросил председатель собрания.

– Я ни о чем не беспокоюсь, – сказал психиатр с дальнего конца комнаты. – У нее никогда не было психических заболеваний, и дома ей оказывают хорошую поддержку.