Артур откинулся на мягкую анатомическую спинку и, закрыв глаза, мысленно потянул за нитку. «Полина, — позвал он, — Полина».

И тут же в уши ему ворвался ритмичный перестук колес, слегка спотыкающихся на местах стыка рельсов, рев поезда, грохот сложенных в вагоне ящиков… Он прибыл слишком поздно. Полина уже стремительно удалялась от Москвы.

«Полина», — прошептал он в последний раз и открыл глаза.

Вам никогда не казалось, будто вас окликают? Тихо и удивительно настойчиво?

Этот зов разбудил меня в грохочущем вагоне товарняка, мчащегося из Москвы по направлению к Петербургу.

Я очнулась и обнаружила, что задремала, прислонившись к плечу Ловчего. Он вдруг стал очень добр ко мне, и я все больше и больше уверялась в том, что отчего?то интересую его. И этот интерес сильнее, чем интерес охранника к охраняемому объекту.

Так вот, услышав, как кто?то отчетливо произнес мое имя, я вздрогнула и огляделась. Никого.

— Ты звал меня? — спросила я у своего спутника.

Он молча покачал головой и отвернулся.

Я встала и прошла по вагону. Кроме нас, здесь были только ящики с какими?то фруктами. Я открыла один из них и вынула глянцево блестящий оранжевый апельсин. Он пах довольно приятно, но я вдруг подумала, что уже не помню, каковы на вкус эти апельсины. Разломив плотный плод, я сжала рукой его нежную мякоть. Между пальцами, словно кровь, потек липкий апельсиновый сок. Когда?то я любила апельсины…

Это воспоминание отчего?то привело меня в бешенство, и я, с раздражением отшвырнув бесполезный плод в угол вагона, принялась тщательно вытирать руки о шершавую бумагу, лежащую на дне ящика.

— Апельсины, — с отвращением произнесла я, пнув один из ящиков. — Это же надо, мы, как Чебурашка, едем в вагоне с апельсинами.

— Апельсины… — задумчиво повторил Ловчий.

Я с удивлением взглянула на него. Он отсутствующим взглядом уставился в глухую стену вагона. Любопытно бы знать, о чем он сейчас думает… А ведь он вовсе не такой, каким казался мне с начала нашего прямо?таки странного знакомства…

Ловчий, ход № 5

На хрустальном блюде лежали апельсины. Круглые, ярко?оранжевые, они приковывали к себе взгляд, казались сосредоточием жизни — оранжевая сочная мякоть под тонкой пористой кожей. Он смотрел только на них, не решаясь поднять глаза на Павла Андреевича.

Они с Ниной только что вернулись с катка. Разрумянившиеся от мороза и от смеха, счастливые и безмерно довольные этим коротким зимним днем.

— Пойдемте, я провожу вас, — предложил он и повел Нину к трамваю.

— А мы разве не пешком? — удивилась она.

Он засмеялся:

— Нет, шиковать — так шиковать!

Он уже давно откладывал деньги, жалованье юнкерам платили весьма скромное, на трамвае не накатаешься… Цена за два билета составляла не больше не меньше — целых десять копеек, что равнялось почти что половине его месячного жалованья, правда, маменька тоже помогала деньгами, но обычно он старался тратить поменьше, зная, как тяжело они ей достаются — именьице у них было совсем бедное. Но сейчас ему хотелось тратиться — скоро в училище выплата жалованья, а пока как?нибудь перекантуется.

Важный усатый кондуктор принял деньги, и они вошли в вагон.

Нина тут же села к окну и поманила его к себе.

Он опустился на самый краешек сиденья и взглянул на милый профиль. Нина задумчиво смотрела на улицу.

— Посмотрите, как красиво. Прямо как в сказке, — протянула она.

— Вы… вы сами как из сказки, — решился он. — Знаете, как в стихотворении…

Девичий стан, шелками схваченный,

В туманном движется окне…

Дыша духами и туманами,

Она садится у окна.

И веют древними поверьями

Ее упругие шелка,

И шляпа с траурными перьями,

И в кольцах узкая рука…

— Красиво… — повторила она. — А кто это?

— Это Александр Блок, из новых поэтов. Маменька мне на Рождество книжку подарила…

— Ой, — вскинулась Ниночка, — совсем забыла. Папенька ведь с вами поговорить хотел. Велел непременно вас привести. Зайдете к нам?

Он кивнул. Нининого отца он до того видел один раз, когда уже был в их доме. Павел Андреевич казался ему настоящим генералом — отважным и очень суровым, так что в его присутствии невольно становилось неловко за плохо начищенные сапоги и дешевого сукна мундир. Казалось, никакая мелочь не ускользает от взыскательного генеральского взгляда.

И вот теперь, очутившись в жарко натопленной гостиной с натертым до зеркального блеска паркетным полом, он смотрел только на апельсины…

— Прошу вас, молодой человек, — генерал сделал приглашающий жест в сторону открытой двери, где виднелся огромный стол с массивной бронзовой чернильницей, над которым висел портрет царя.

Юнкер неловко поднялся и, кинув последний взгляд на несчастное блюдо, последовал за Павлом Андреевичем.

Он изрядно оробел и плохо запомнил происходившее во время обеда. Ел, не чувствуя вкуса, и почти машинально отвечал на вопросы об учебе, о близящихся выпускных испытаниях, о том, как видит свою дальнейшую службу в армии.

Видимо, ответы понравились, и вот он уже стоит в кабинете генерала.

— Скажите, юноша, вот вы хотите послужить Царю и Отечеству, — начал Павел Андреевич с мягкой поощрительной улыбкой. — Это, безусловно, похвально. Но прежде, чем вы получите хотя бы роту, вас ожидают долгие и тягостные годы службы. А если вам не повезет на экзаменах, то и вовсе годами ходить прапорщиком в каком?нибудь пехотном полку… Я вижу в вас умного и честного человека и в случае достаточного прилежания вами в учебе мог бы похлопотать за вас. Будете командированы в гвардию. Послужите несколько лет, пооботретесь. А после — ко мне в адъютанты. Как вам такой, с позволения сказать, расклад?

Он опешил, не мог поверить своим ушам.

— Павел Андреевич, я… я не нахожу слов, чтобы выразить свою благодарность. Но представляется, что лучше бы мне начать службу строевым офицером. Тем более быть вашим адъютантом, не имея ни особого опыта службы, ни тем более военного опыта… — юнкер замялся.

— Юноша! — генерал решительно взмахнул рукой. — Я понимаю, что вы мечтаете о ратных подвигах, о стремительных атаках и штурмах крепостей. — Павел Андреевич слегка улыбнулся. — Но должен вас огорчить: в наш просвещенный век, когда великие державы предпочитают решать вопросы за столом переговоров, крупные войны вряд ли возможны. Разве что придется укрощать враждебно настроенных туземцев где?нибудь в Туркестане.

— Но зачем тогда мы… Я хочу сказать, армия.