Я забрался в танк. В наушниках — голос Олега Милюшева:

— Все живы?

— Пока да! — отвечаю.

— Раненые есть?

— Нет!

— Снаряд, похоже, наш, шальной. На войне все возможно!

— Я тоже так подумал, товарищ гвардии старший лейтенант!

— Ладно, Никлас, спим еще часок, если не будет боевой тревоги.

— Gute Nacht, mein Freund! (Спокойной ночи, друг мой!) — ответил я ему по-немецки.

— Gute Nacht, mein Freund! — усмехнувшись, повторил Олег.

В 6.00 нам сыграли подъем. Но это была не боевая тревога.

— Вместо нас, — сообщил нам комроты капитан Жихарев, — Рокоссовский из своего резерва направил в бой в район Ольховатки и Подоляни 19-й отдельный танковый корпус генерала Васильева.

В середине дня у капитана Жихарева для нас было новое сообщение. Сегодня утром, сказал он, пока 19-й танковый корпус сосредотачивался в исходном районе, немцы кинули для прорыва второго оборонительного рубежа в район Ольховатки более двухсот танков. Навстречу немецким танкам в бой вышли более сотни тридцатьчетверок, английских «Черчиллей» и самоходок нашей 2-й танковой армии. Они зашли во фланги немецкой ударной группировке и расстреляли более сорока немецких машин. Но при этом сами мы потеряли около пятидесяти тридцатьчетверок и «Черчиллей».

В девять вечера комвзвода Олег Милюшев, вернувшийся с НП, добавил к дневной информации:

— Соединения 19-го танкового корпуса нанесли удар в направлении Подоляни лишь в пять часов вечера. Но под ураганным огнем немецкой артиллерии, «Фердинандов» и «Юнкерсов» вынуждены были с большими потерями вернуться на исходные позиции. То, что я увидел над полем боя, труднопередаваемо. Это было настоящее побоище — и с нашей стороны, и с их… Все горело, дым… Темно было, как в сумерках…

А мы целый день простояли в резерве. Непонятно, что хуже: вступить, наконец, в бой или стоять в резерве. Как писал Хемингуэй: «Быть у двери, за которой гибель, или погибнуть».

Мы понимали, что, если немцы прорвут второй оборонительный рубеж, жизнь каждого из нас окажется на волоске.

В небе над полем боя проносились советские штурмовики. Но появлялись и немецкие самолеты, угрожавшие нашим танкам.

6 и 7 июля мы видели воздушные бои между самолетами. Было заметно, что ни одна из сторон не могла добиться господства в воздухе над полем сражения. Многие советские и немецкие самолеты загорались у нас на глазах и взрывались прямо в воздухе или, оставляя за собой длинный черный шлейф, падали и взрывались вместе с экипажами на земле.

8 июля 1943 года комроты капитан Жихарев рассказал нам:

— Вчера весь день продолжался бой и за железнодорожную станцию Поныри. Поселки Поныри-1, Поныри-2 и станция Поныри несколько раз переходили из рук в руки. Бои на улицах Понырей были до того яростными, что и немецкое, и советское радио называют эти населенные пункты Малым Сталинградом. Потери с обеих сторон ужасно велики: убитых и раненых — тысячи. Выведено из строя несколько сотен танков и пушек. Но сегодня противник через второй оборонительный рубеж не смог прорваться!

— А почему Поныри называют Малым Сталинградом? — спросил заряжающий Филиппов.

— Потому что бои каждый раз шли за каждый дом и даже полдома, как было в Сталинграде, — ответил Жихарев и добавил: — Очевидно, завтра настанет наша очередь идти в бой. Поэтому расходитесь все по своим машинам. Спать всем только в танках, а взводу мотострелков — в бронетранспортерах.

По словам нашего комроты капитана Жихарева, за последние шесть дней противник потерял более половины имевшихся к началу наступления самоходных орудий, тяжелых танков и пушек, а также половину живой силы. Тяжелые немецкие танки оказались уязвимы для нашей артиллерии, противотанковых ружей и штурмовых групп, созданных по инициативе Рокоссовского. Жихарев рассказал, что перед нашими рубежами обороны было заложено полмиллиона противотанковых и противопехотных мин.

Наши танкисты быстро поняли, что «Тигры» и «Пантеры» становятся уязвимыми, если, благодаря превосходству в маневренности Т-34 над немецкими тяжеловесами, заходить с боков. У немецких танков боковая броня значительно тоньше, чем лобовая.

Все эти шесть дней наши нервы были на пределе, я даже боялся, как бы кто-нибудь не сошел с ума.

— Приободритесь, сынки! — Жихарев всегда так называл нас, если у него было хорошее настроение. — Немецкое наступление наконец захлебнулось. Продвижение вражеских войск полностью остановлено. Понимаете, что это значит? Гитлер поставил на карту все, а результат какой?!

…Каждую из этих шести прошедших ночей — а спать в эти дни удавалось очень мало — я в коротких снах видел свою Принцессу. Так она и стояла у меня перед глазами, будто наяву. Я видел ее прекрасное лицо, сверкающие глаза, удивительную улыбку… Представлял себе, как моя дорогая Принцесса с группой санитаров, как было в Сталинграде, вытаскивает тяжелораненых с поля боя. Интересно, какой будет наша следующая с ней встреча? Если будет…

В 3.30, перед рассветом, прозвучал сигнал боевой тревоги. Более ста танков и самоходных установок нашей бригады и разведроты ринулись в контратаку. В 4.30, оказавшись примерно в километре от передовой, мы увидели сотни вражеских танков и бронетранспортеров, движущихся нам навстречу. В небе пронеслись около сотни наших штурмовиков и истребителей-«яков», стреляя по врагу 37-миллиметровыми ракетами. Впереди нас поднялась стена пыли, дыма и огня. Наши танки на полной скорости, скрываясь в этой пелене, пошли левее, чтобы зайти немецким танкам во фланг.

Вокруг стоял оглушительный грохот стреляющих пушек, рвущихся снарядов, падающих на землю самолетов, смешанный с ревом танковых двигателей и воплями умирающих. Даже вдали от нас пастбища и луга пылали.

Перед нами раненый водитель сознательно направил свою машину на таран «Тигра», оба танка вспыхнули. Тяжелый удушливый дым висел в воздухе, закрывая солнце. Остался позади первый ряд горящих немецких танков и бронетранспортеров.

У «Тигров» и «Пантер» были гораздо более мощные пушки, чем у нас, они могли поражать цели с большего расстояния. Правда, в ближнем бою преимущество было на нашей стороне, Т-34 оказывался гораздо быстрее и маневренней, чем немецкие тяжелые танки.

При сближении с вражеским «Тигром» Орлов уходил в сторону, заходил сбоку, а Филиппов в это время стрелял бронебойными, пробивая боковую броню и выводя из строя гусеницы. Кирпо стрелял из пулемета по всему, что двигалось справа от нас.

Мы знали, что наш танковый корпус был последним резервом у Рокоссовского. Поэтому выбора не было: либо мы уничтожим противника, либо он нас. Честно говоря, ни я, ни мой экипаж не рассчитывали выйти из этого боя живыми и невредимыми. Мы не считали, сколько выпущенных нами снарядов попало в цель, сколько вражеских машин мы вывели из строя. Не считали мы также немецких солдат, которых ранили или убили. Вражеские снаряды попадали в наш танк, но мы не знали, сколько раз и куда именно попадали. Как сумасшедшие, мы носились вперед-назад по полю боя, стреляя и сокрушая гусеницами все, что было перед нами. Я командовал танком, высунувшись из верхнего люка.