Как бы там ни было, противник у мстителей умелый и жестокий, так что Сопун не очень-то и надеялся остаться живым. Ну а если повезет, если он вернется, то есть ли куда возвращаться? В лесную избушку, от которой на печку половина ушла? В избушку, где лежит беспомощный монах? А если затянется у того выздоровление, если не сможет уйти, хватит ли на двоих припасов, ведь зима впереди долгая? Тут он припомнил, что в зерновой яме, которая, присыпанная слоем земли, никак не могла сгореть, наверняка осталась пшеница, заготовленная для всей большой семьи, и на душе у него полегчало. Очень уж неприятно было почувствовать себя скупцом, пожалевшим, что помог попавшему в беду человеку.

И осознал по дороге Сопун, что пришел конец тайне его избушки. Старательный Медведь, протащив к ней волокушу с монахом, а назад — с оружием, превратил еле заметную звериную тропку чуть ли не в просеку. Ну и пусть — от кого теперь прятаться?

А уж совсем невдалеке от пепелища позволил себе Сопун и помечтать немного. Как Лесной хозяин не спросил его, что сталось с его сыном, подброшенным в семью Сопуна, так и он не решился спросить, выжил ли в лесу его настоящий сыночек, его собственная кровиночка. Именно потому и не спросил, что после страшной беды единственной отрадой его было теперь представить, как возвращается сюда его сынок, уже десятилетний, странноватый, конечно, с повадками лешачонка, такой, что вроде прирученного волка, все в лес смотрит — да все равно свой ведь, родной! Как срубят они на новом месте новую избу, как женит он сына, взяв невестку по своему разумению — и обязательно из дальней деревни, где никто не ведает о том, что Лесной хозяин у Сопуна и Марфы сына подменял…

Вот и пепелище. Над срубом неподвижно торчит лохматая голова Серьги. Пригляделся Сопун: неужто снова помер папаня? Испугаться и осознать последствия сей потери не успел: мертвец Серьга, свое живое состояние подтверждая, прогудел, не оборачиваясь:

— Это надо же как завозился. Да тебя, сынок, только за смертью посылать!

— Коли ты, батя, ругаешься — стало быть, жив, — усмехнулся Сопун и спросил озабоченно: — Не слышно ли тебе чего было с лесной дороги?

— Много чего слыхал я, сынок. Лесной хозяин сердился и ругался, потом пальба была из огненного боя, а леший замолк. Совсем недавно лошади дико ржали, и показалось мне, что распознал я голос Савраски… О! Ты слышишь?

Теперь и Сопун услышал ржание, хоть и не различил в нем голос отцовской любимицы Савраски, а также топот копыт, все приближающийся. А вот лошади и на пепелище влетели и встали, храпя, перед колодцем.

Савраска запряжена была в изуродованную телегу из Серьгина хутора, а Гривка и Воронок взнузданы чужими уздечками. На Гривке к тому же чудом удержалась попона, в которой Сопун с горечью узнал свой лучший праздничный кафтан. К телеге была привязана чужая пегая лошадка, и волочилась за телегой длинная веревка, закрепленная на правой грядке. Из тележного кузова показалась голая голова Домашнего дедушки, и он лихо выпрыгнул на землю.

— А вот и ваши лошадки! Что бы вы без меня, детушки, делали? — заторопился, запищал. — И даже с добычей к вам! Поглядите в кузове! Я бы побольше привез, да только.

— Айда, посмотрим добычу, сынок! — перебил его живой мертвец и, тяжело ступая, направился к телеге. — О! Еще одним супостатом меньше! И снова, вот беда, помер он легкой

смертью! Ты что ж, Дедушка, не захотел мне его оставить? И где тогда твоя, старого, совесть?

Домовой так рассердился, что превратился в облезлого кота, тот зашипел и зафыркал, выгнув дугою спину. Тут же кот увидел медведя-трудягу, истомно заурчал и, прибежав к зверю, принялся тереться о его лапы. Воспользовавшись передышкой, Сопун заглянул в кузов, потормошил мертвеца:

— Да, помер мгновенно. Кто-то засадил ему камешком в висок — и с силой, почитай, нечеловеческой. Ну конечно, какой же еще. Не думал я, что наш Дедушка так силен. Ай да домовой, ай да старичок!

Тем временем живой мертвец углядел в соломе пулю и поднял ее.

— Дедушка домовой у нас, кто спорит, молодец, да только пуля в синей засохшей крови. Лесного хозяина ранили во время той пальбы, вот что! А он шибко осерчал. Думаю, что и сейчас ему лучше не попадаться на глаза.

Голый, в черных точках, старичок (и когда успел взад превратиться?) пропищал почему-то уже из-за телеги:

— Наконец-то, мужики! Хоть пары похвальных слов дождался. А мертвец уже был в телеге, когда я, в лесу схоронившись, лошадок позвал. И на телеге, когда лошадки ко мне понеслись, еще один супостат был. Тот приловчился и…

— Заберу-ка я пулю, — прогудел живой мертвец. — Теперь, две пули имея, можно сразу по два глаза выдавливать.

— Ну и не надо, коли так. Не буду вообще вам ничего рассказывать, неблагодарные!

Домовой визжал так, что Сопуну захотелось зажать уши. Вместо этого он произнес рассудительно:

— Добрый Дедушка домовой! Поклон тебе от всех от нас, мертвых и живых нашего Серьгина хутора насельников, что лошадок нам вернул, да еще и с придачею. Велесом-богом клянусь: если в сей передряге живой останусь, закажу тебе всю одежду, от рубахи до кожуха, шапку по мерке у портного Макарки в Путивле, чтобы зимою не мерз ты, а летом на солнце не обгорал. И на сапожки сафьянные денег не пожалею. А если не отрастет у тебя борода, ты и тому не печалься. Ты ведь без бороды куда моложе выглядишь! Вона у иноземцев пошел обычай бороды обривать, так ты у нас будешь что твой немец, да еще и молоденький!

— Умеешь ты, Сопунчик, приятное слово сказать, — промолвил домовой тоненьким, однако на сей раз за малым не приятным голоском и захлюпал носом, расчувствовавшись. — А как, дорогой ты мой, будем добычу делить?

— Не только добычу, но и оружейную снасть, которую мы с твоим приятелем Медведем припасли! — уточнил Сопун, довольный, что гроза, кажется, миновала. — Сейчас же и поделим, Дедушка.

— А вам чего там делить? — прикрикнул Серьга. — Я в доме старший был, я и разделю. Значит, так. Я беру себе косу и еду на Савраске, своей любимице, она меня бояться не будет.

Ты, сынок, живой. стало быть, и без седла на Воронке удержишься, а для меня сними седло с чужой кобылы, а ее к телеге поставь припряжной. Гривка из наших лошадей самая спокойная, пойдет коренною. Ты, Михайло Придыбайло, даром времени не теряй, а выпрягай Савраску, бери топор и давай телегу почини. Надежно почини, под свою версту, потому что ей тебя везти. Мой сын, Сопун, как только переседлает коней, тебе поможет. А если к нам вернутся Змей и русалка, выпряжем для них чужую пегую, они на ней вместе поедут.

— А я, я на какой поеду? — запищал Домашний дедушка, приплясывая возле лошадей.

— Тебя, дедушка ты наш милый, мы попросим, как лучшего среди нас знатока конского, править телегой. Просим, просим.

— Просим, просим! — подхватил тут Сопун, а Медведь положил топор перед собою, присел, как человек, на землю и тоже принялся порыкивать, умильно взглядывая на Домашнего дедушку.