— Ну уж если и Михайлушка наш просит. — смягчился старичок. И вновь противным голоском: — А оружие для меня жалеете? Я, быть может, желаю меч-самосек!

— Вот, Дедушка, займись этим новым мертвяком, — показал Сопун. — Ты его нам привез, все его теперь твое. Прав ли я, батя?

— Да прав ты, прав, сын, только болтаешь шибко много. Я и без того все никак не пойму, почему это день такой долгий, давно бы пора завечереть.

— То Лесной хозяин, смекаю, нам помогает. А ты, дедушка, бери с мертвеца саблю вместе с поясом, авось на нем и цацки для тебя любопытные найдешь. А мне уступи, Дедушка, его штаны. Они, слава богу, не загажены, а я боюсь яйца отморозить без штанов ночью.

— Бери, я не жаднюга какой-нибудь. А мертвое тело прикажете мне теперь в своей телеге возить?

Живой мертвец Серьга огляделся. Много звучало болтовни на горестном этом месте, да только болтуны не сидели сложа руки: все споро работали, готовясь к походу. Вздохнул с каким-то даже скрипом Серьга и предложил:

— А давайте повесим мертвеца рядом с первым супостатом, как проезжать будем. Дело недолгое, а у Дедушки, я вижу, и веревка подходящая есть.

Тут Домашний дедушка отбросил в сердцах иноземцеву саблю с поясом и подскочил над землей не меньше, чем на семь вершков:

— Да уж который раз я порываюсь вам рассказать! Ну прямо никакого уважения к старости и мудрости! Так вот, вышел я навстречу лошадкам, успокоил, остановил. Вижу: в телеге мертвец (на кой он мне?), а в соломе длинная веревка смотанная. Я один конец к задней грядке привязал, на другом петлю сделал, в зубы его — да и назад к иноземцам. Там один еще живой был на телеге, возчик, так он уцепился за сук и…

— Откуда у тебя петля на шее, спрашиваю?

Федко вытаращил глаза, поднял руки к шее — и вдруг на месте его по-прежнему счастливого лица явилась желтая листва леса, а ниже, на вытоптанной траве проселка, быстро уменьшающиеся потертые подошвы сапог.

— В стороны! — закричал, срывая голос, пан Ганнибал. — Раздайтесь, пся крев!

Вонзил шпоры в бока Джигита, протиснулся сквозь бестолковую груду людей, лошадей, колес да оглобель, и только на том месте, где в последний раз перед поворотом мелькнули подошвы сапог Федка, решился выхватить палаш из ножен, притороченных слева у седла. Вот и Федко: летит, пыль поднимая, на длинной веревке влекомый, а впереди, в такой же пыли, мелькают круп лошади и задок телеги, которая и тащит, несомненно, за собою незадачливого самборского мещанина. Веревка натянулась удобно, справа от всадника, и пан Ганнибал, нагнувшись, без труда разрубил ее палашом.

Придержал Джигита, всматриваясь в исчезающую за очередным поворотом телегу, успокоил коня, как смог, развернул его и вернулся шагом к Федку. Тот стоял уже на ногах, покачиваясь. Повернул круглое багровое лицо к пану Ганнибалу, поклонился неловко:

— С меня бочонок лучшего вина, сиятельнейший пане ротмистр, лучшего, какое только найдется в Москве!

— Пожалуй, теперь я готов поверить, что ты, пане, до Москвы доедешь, — пробурчал пан Ганнибал. — Сними лучше с шеи веревку, а то смахиваешь на висельника.

— О черт! Коня моего увели…

— Ладно. Придумаем что-нибудь.

Однако думать пану Ганнибалу вместе с удачливым Федком, иезуитом и Маматом пришлось совсем о другом.

— Послушай, Федко, что ты сделал, когда на суке повис? — спросил пан Ганнибал.

Федко подъехал на смирной конячке Корыта, конюха пана Ганнибала, которая в начале похода, оседланная и навьюченная, бежала за повозкой с имуществом пана ротмистра. Корыто уступил ее с большой неохотою, только после того, как хозяин пригрозил ему железным кулаком. Оказавшись в седле, Федко сразу почувствовал себя увереннее. И ответил он сейчас после некоторой выдержки, с полным к себе, лихому вояке, уважением:

— Повисел я, сиятельный пане, пока подо мною эти бешеные проскачут, а тогда спрыгнул на дорогу. Ну и к вам сразу же. Решил не догонять тех кляч: хрен с ними.

— Вот и мы так же решили. Хрен с ними, с клячами, — усмехнулся в усы пан Ганнибал. — В телеге был еще кто-нибудь, не заметил?

— Только мертвый пан Тычка, — ответил Федко. И перекрестился.

— А когда пешком возвращался, не приметил ли чего? — осведомился хмуро Мамат.

Федко сдвинул шапку на лоб и почесал в затылке. Ответил с заминкой:

— Особенного ничего. Я ведь и не опомнился еще толком. Вот только показалось мне, что в ветвях слева малый такой зверок мелькнул. Вроде кошки.

— В лесу кошки не водятся, — хмыкнул Мамат. — Разве что рысь или росомаха. Правда, росомаха не станет лазить по деревьям.

— Не, не, маленький зверок…

— А вот мы у Лезги спросим, — и Мамат повысил голос: — Эй, Лезга, а не слышал ли ты, случаем, в лесу мяуканья?

— Уж не смеешься ли ты надо мною, атаман? — подбоченился Лезга. — Откуда в лесу взяться кошке?

— Слыхал я, — вставил, наконец, свое ученое слово отец Игнаций, — будто иногда дьявол перекидывается черным котом.

— Не, не, — вскинулся Федко. — Уж не пугай ты нас напрасно, святой отец. Тот зверок, что промелькнул, он был не черный. Конечно, таких кошек не бывает, но эта зверушка была без шерсти, розовенькая такая. И еще мне показалось (вы уж извините, панове), что тащил тот малый зверь за собою длинную змею, держа ее за голову. Уж прошу меня простить, панове.

— Некогда нам твои сказки слушать! — без злобы прикрикнул на него пан Ганнибал. — Поехали дальше, пока не начало темнеть! Я в голове! Отец Игнаций, ко мне, проше пана! Рысью!

Теперь поредевший отряд продвигался довольно быстро. Пан Ганнибал склонился к уху иезуита и заговорил негромко:

— Не думаю, святой отец, что россказни Федка имеют какое-либо значение. Я позвал тебя, чтобы посоветоваться о вещах, которые тревожат меня куда больше, чем какая-то баснословная кошка. Скажи, тебе не кажется, что день сегодня выдался слишком длинным?

— Да, кажется. Тем более что сегодня, по моему счету, шестнадцатое ноября. А день мне показался долгим, будто в июне, и конца ему пока не видно. Известно, однако же, что время для человека течет по-разному: то убыстряется, то замедляется.

— Еще бы, святой отец! Ночь, проведенная за игорным, скажу лучше, за пиршественным столом, пролетает пташкой, а ночь, которую отсиживаешь на службе, скажем, в засаде или в дозоре, тянется бесконечно. Но мне кажется, что сейчас день уж слишком растянулся. И мы не можем проверить, который час: мы в лесу, а не в городе с башенными часами. А у святого отца нет ли с собою «нюрнбергского яйца»?

— О чем ты, ясновельможный пане? Я же давал обет бедности. Вот в свите царевича Димитрия наверняка имеются паны, у которых найдутся переносные часы.

— А как ты думаешь, нет ли тут наваждения какого — хотя бы со стороны и того лесного духа?