— Наконец-то! — воскликнул Форестье. — Морис, это моя тетя, мадам Фелисите Дюкрест, страстная поклонница современного искусства.

Художник посмотрел на мадам Дюкрест: тонкий прямой нос, кроваво-красный рот и мелкие ровные зубы. «А она ничего…», — подумал он.

— Мой друг работает в технике клуазоне,[62]но вынужден растрачивать свой талант на куда более примитивные вещи.

— Ты склонен к преувеличению, — сказала племяннику дама и повернулась к Ломье. — Ваши картины вовсе не примитивны, они лаконичны, и это очень современно.

Морис Ломье был польщен.

— Вы будете разочарованы, я не способен превзойти неописуемую мазню, которую нынче вывесили в салоне на Елисейских полях.

— Вы слишком категоричны. Мне нравится академичность, классические жанровые сценки… Рано или поздно начинаешь уставать от фиолетовых лошадей, оранжевых женщин и шоколадных деревьев… Я шучу, молодой человек, — заметила дама, увидев выражение лица Ломье. — Для меня нет художника лучше Гогена. Хотя мне нравится и Ренуар, а несколько его полотен украшают мое скромное жилище.

— Черт возьми, в наше время всюду царит вульгарность! — воскликнул Мишель Форестье. — А критики превозносят посредственность! Например «После бани». Они пишут, что это ода материнству, а я вижу лишь толстых щекастых купидонов, которые пристают к робким нимфам. Что за пошлость! Мои гипсовые святые и мадонны с большим правом могут именоваться произведениями искусства…

— Ну-ну, дорогой племянник, — похлопала его по руке перчаткой мадам Дюкрест, — придет и твой час, и ваш тоже, мсье…

Перед тем как оставить их, Морис Ломье огляделся и с удовольствием увидел стоявшую неподалеку Таша. Он потянул ее за руку.

— Но, Морис, это невежливо… — попыталась воспротивиться она.

— Он прав, зачем вам этот старый сатир, мадмуазель! — воскликнул Мишель Форестье.

— Как не стыдно, мсье, это же великий Анатоль Франс!

— Да хоть президент Республики, это ничего не меняет. Разрешите представиться, меня зовут Мишель Форестье, мы с Морисом вместе учились в школе искусств, на отделении скульптуры.

— Здесь меня знают как Таша Херсон, но теперь я мадам Легри, — представилась Таша.

— Боже мой, как здесь душно, я вот-вот потеряю сознание! Надо же было выбрать эти кости именно сегодня! — проворчала Фелисите Дюкрест.

— Простите, не понял… — оторопел Ломье.

— Мсье, нам с этой милой девушкой нужно посекретничать.

И она увела Таша в другой конец зала, где было почти пусто — лишь несколько особо любопытных посетителей разглядывали статуэтки шотландских горцев в килтах.

— О чем вы? — прошептала Таша.

— О корсете, дорогая, — косточки расходятся в стороны и великолепно поддерживают грудь. Это новая модель. Выглядишь в ней очень эффектно, но при этом страшно жарко и неудобно.

— Мне трудно вас понять, я вообще не ношу корсет, — тихо призналась Таша.

— Good morrrning, ladies, my name is Ellen Mac Gregorrr, — громогласно заявила внушительная матрона, подходя к ним. Она писала маслом шотландцев в окружении стада длинношерстных овец.

— Кто эта рыжеволосая Венера? — спросил Мишель Форестье у Ломье. — Фантастическая женщина! Жаль, Фелисите ее увела…

— Таша занимается живописью. Но, увы, она замужем за книготорговцем, а он ужасно ревнив.

— Мне нет дела до чьих-то мужей. Это несносное племя, от которого стоило бы избавиться. Но… что это с ней? — И Мишель Форестье со всех ног бросился к Таша, которая чуть ли не упала в его объятия. Он помог ей дойти до стула, и она попросила Фелисите принести ей стакан воды.

— Что с вами?

— Здесь так душно!

— Вам лучше?

— Да, только слегка подташнивает, — пробормотала она.

Воспользовавшись моментом, Мишель Форестье сунул клочок бумаги в ее сумочку.

— Тут имя и адрес, умоляю, не откажите в свидании! Увидев вас, я почувствовал…

Подошла Фелисите с водой, и он умолк. Таша, сделав глоток воды, поднялась.

— Благодарю. Мне пора домой.

— Позвольте хотя бы нанять для вас экипаж.

— Спасибо за заботу, но, думаю, мне лучше пройтись.

— Одной?! Ночью?! После того, что с вами было? Я вас провожу…

— Нет, мсье. Этим займусь я, — остановил его стройный, гладко выбритый мужчина с каштановыми волосами.

К удивлению Форестье и его тетушки, Таша не протестовала. Они изумленно смотрели, как пара удаляется.

— Если она так легко согласилась уйти с этим Кемперсом, — буркнул Форестье, — то почему противится моим ухаживаниям?..

— Ты взял фамилию матери, Ганс? — поинтересовалась Таша, когда они зашли в кабачок на площади Одеона.

— Я решил навсегда покончить с прошлым. Поскольку мы с Фридой разошлись, я…

— Значит, ты ее бросил, — Таша старалась говорить непринужденным тоном. — И наверняка нашел новую Галатею. Кто она, певица, писательница, художница, скульпторша?

Они сидели так близко друг к другу, что она спрятала руки под стол, чтобы устоять перед искушением и не погладить его по макушке, как часто делала когда-то.

Он грустно рассмеялся и, осушив полкружки пива, ответил:

— Ошибаешься, это она меня бросила: влюбилась в офицеришку из Лейпцига. Теперь они растят нашего отпрыска.

— У тебя есть сын?

— Гельмут, ему уже пять. А у тебя?

— Я вышла замуж за книготорговца, его зовут Виктор Легри, и мы очень любим друг друга. Детей у нас нет.

— Понятно. Судя по всему, он тебя никогда не критикует. Поэтому в твоих картинах, хотя ты, несомненно, выросла по сравнению с берлинским периодом, слишком много светлых оттенков, да и перспектива порой искажена. Или таков твой авторский замысел?

Таша решила не отвечать на этот укол.

— Ты шпионил за мной? — спросила она.

— Я в Париже уже два месяца. Старые связи помогли мне получить доступ к частным коллекциям, в том числе к тем, в которых есть и твои работы.

— Я должна гордиться таким интересом? И поблагодарить тебя за похвалу?

— А почему бы и нет? Ты ведь ничего не забыла. А мы с тобой пережили незабываемые моменты…

— Да, втайне от твоей жены. И не говори, что ты страдал из-за нашего разрыва!

— Страдал.

— И сожалеешь, что мы расстались…

В ожидании ответа ее сердце ухнуло куда-то вниз.

— Да, — ответил он серьезно.

— Слишком поздно, Ганс!