— Я знаю. И все равно рад тебя видеть. Ты сердишься на меня, но… То, что я говорил тебе по поводу твоих работ, я считал правильным тогда и не изменил своей точки зрения сейчас. Не смотри на меня так! Ты очень талантлива, и хотя мои замечания казались тебе обидными, я лишь хотел помочь. Мне тоже не удалось избежать нападок, но именно искренние оценки настоящих друзей помогли мне добиться успеха.

— Браво, Ганс! — с иронией воскликнула Таша. — Раз уж тебя превозносит до небес Роден, думаю, ты и правда способен разъяснить, что подразумевается под правильной перспективой и композицией.

Он печально вздохнул.

— Ты ничуть не изменилось. И все равно мне жаль, что ты меня оставила…

— Сначала я, потом твоя супруга. Не повод ли задуматься? Может, женщин раздражает твой менторский тон?

— У каждого свои недостатки. Однако признай: мы очень подходим друг другу. Никогда, слышишь меня, и ни с какой женщиной — ни до тебя, ни после — я не испытывал такого физического наслаждения.

Очарованная звучанием его бархатистого голоса, Таша погрузилась в их общее прошлое. Воспоминание о желании, которое он ей внушал и с которым она неистово боролась, заставило ее прийти сегодня в кафе «Прокоп». Но она горячо любила Виктора, и с ним ей было хорошо, ведь их связывала любовь, основанная на взаимном уважении… Неужели все дело в том, что Ганс был ее первым мужчиной, и ее тело до сих пор помнит его ласки?

Она встала.

— Мне пора, прощай.

— Ладно тебе, давай помиримся. Да, я справлялся о тебе. Заходил на улицу Сен-Пер, беседовал с Виктором Легри. Должен признать, как это ни горько, он славный человек.

Таша в ужасе посмотрела на него.

— Он знает, кто ты?!

— Нет, успокойся. Я для него обычный клиент. К тому же скоро покину Париж.

Таша ощутила облегчение и одновременно легкую грусть.

— Подожди меня, — попросил он. — Я на минутку зайду в «Прокоп», чтобы объяснить, куда запропастился, и вернусь, чтобы проводить тебя домой. Обещаю, буду вести себя благоразумно.

Когда он ушел, Таша захотелось ускользнуть. Зачем ей возвращаться в ту, другую жизнь? И все же она почему-то осталась, дождалась его возвращения.

— Ну вот, я испачкалась маслом, не поищешь мне «Бензин Коллас»,[63]сынок? — попросила Эфросинья, лакомясь форелью с миндалем.

Жозеф недовольно поморщился, но повиновался. Айрис и Кэндзи молча переглянулись.

— Мсье Мори, какая неприятность! Я прочла в одной из газет, которые рву для туалета, что цунами ужасной силы разрушил три японских провинции, погибло двадцать семь тысяч человек! Надеюсь, никто из вашей семьи не пострадал!

— Успокойтесь, мадам Пиньо, у меня нет родственников в провинциях Мияги, Ивате и Аомори.

— Тем лучше. А в Киото у вас есть родственники?

— Троюродный кузен.

— Он, наверное, как и вы, обожает прогресс. В вашей стране пустили первый электрический трамвай в двадцать шесть вагонов, который может проехать восемнадцать километров.

— Моя страна Франция, но я рад, что вы так интересуетесь Японией.

— Что ж поделаешь, если моя внучка тоже имеет к Японии отношение! Как знать, может, в один прекрасный день я отправлюсь туда вместе с вами. Вот пока и собираю информацию.

— Мама, держи свой пятновыводитель, — протянул ей бутылочку Жозеф. — Пахнет он не очень, думаю, лучше воспользоваться им после ужина. Айрис тебе поможет.

— Что ж, форель вам удалась, — заметила Эфросинья, — но, если бы ее готовила я, то жарила бы чуть дольше и добавила чуточку молока и муки. Ну и, конечно, положила бы меньше масла.

— Дорогая Эфросинья, — улыбнулась Айрис, — если путешествие к самураям, которого вы так ждете, действительно состоится, туда отправится целая делегация…

Все недоуменно посмотрели на нее, не понимая, к чему она клонит. Айрис смущенно потупилась:

— У нас скоро будет прибавление…

Кэндзи и Жозеф молча уставились друг на друга. Эфросинья поперхнулась.

— Что… Что это значит? — пробормотал Жозеф.

— Я сегодня была у доктора Рейно, и он подтвердил: я беременна. Малыш родится в апреле следующего года.

Жозеф был рад и напуган одновременно. Прокормит ли он еще одну кроху?

Он поцеловал Айрис, и Кэндзи тоже обнял дочь, мечтая о внуке. Что до Эфросиньи, то она скороговоркой забормотала свои «Хвала Господу!», «Иисус-Мария-Иосиф!» — и всевозможные советы.

— Надо ввести в рацион хоть немного мяса, не то родите хилого мальчишку с соком репы вместо крови в венах! И вообще, с сегодняшнего дня я беру стряпню на себя!

— Меня зовет Дафнэ, извините… — сказала Айрис и вышла.

— У тебя будет сестричка! — объявила она малышке и добавила то, что не решилась сказать в лицо свекрови: — А я все равно не стану есть мясо! И сама буду готовить!

Она села за пианино. Ей никак не давалось адажио из Первой сонаты Баха. Айрис знала, что у нее нет способностей пианистки, но ей нравилось играть. Она мечтала о том, что у Дафнэ, когда малышка подрастет, это будет получаться лучше, чем у матери. А еще о том, что во время беременности у нее будет время, чтобы закончить сказку о коте с острова Мэн и даже начать новую, о тигре-вегетарианце, начало которой она придумала бессонной ночью.

Жозеф, Эфросинья и Кэндзи тоже пришли в гостиную. Жозеф, не вслушиваясь в неуверенные звуки, извлекаемые женой из инструмента, погрузился в мысли о своем творчестве, которое — он этого страстно желал — в конце концов принесет ему успех и богатство. Теперь ему придется содержать четверых, а это не так-то легко! Он вновь вернулся к сюжету романа «Адский фиакр», но довольно скоро зашел в тупик.

«Ну хорошо, начало у меня есть, но что же будет дальше?..» — спросил себя Жозеф и почти тут же задремал под звуки Баха.

Эфросинья мысленно подсчитывала пеленки и слюнявчики, которые предстояло приобрести, не говоря уже о колыбельке, ее тоже придется покупать, ведь колыбельку Дафнэ непутевые сын и невестка зачем-то отдали в пользование двум гадким собачонкам, которые моментально разгрызли ее в щепки.

Тем временем Кэндзи представлял себя старым, сгорбленным, опирающимся на любимую трость с набалдашником в форме лошадиной головы, в сопровождении целой толпы озорников. Еще один внук? Значит, старость уже на пороге! Расстроенный, он вышел на улицу, сославшись на мигрень. Но путь его лежал не на Сен-Пер, нет! Он нуждался в поддержке: ему хотелось получить доказательства того, что он еще полон сил.

Когда он позвонил в квартиру на улице Дюн, Джина уже собиралась ложиться спать. В расшитой гладью сорочке из белого нансука[64]и чепчике с оборками, она стелила постель. Ее кровать стояла в углу просторной комнаты с палевыми обоями, где висели вперемешку копии японских гравюр и акварели Таша.