– Мы с твоей матерью старались для тебя, как могли! Все самое лучшее – тебе! Ни в чем тебе не было отказа. Разве не так?

Дот не стала комментировать последние слова отца. Ибо отказ – это было именно то, что она чаще всего слышала в родительском доме. А то немногое, что она имела, так это в первую очередь заслуга мамы, и только мамы.

– И вот как ты нам отплатила за наше добро!

– Как? – рискнула Дот задать свой первый вопрос, желая узнать, насколько глубоко осведомлен отец обо всем том, что случилось в ее жизни.

– Хочешь услышать правду?

– Да, папа! Хочу! – Она вскинула подбородок и глянула на отца с таким решительным видом, что даже сама удивилась своей стойкости духа.

– Спуталась с каким-то черномазым! Вот она, правда, какая есть! Моя родная дочь опустилась до того, что шляется с каким-то индейцем… или кто он там…

Дот растерянно уставилась на отца. Руки сами собой безвольно опустились на колени. Краска сбежала с лица, и оно стало мертвенно-белым. Дыхание перехватило. Глаза наполнились слезами, готовыми вот-вот политься по щекам.

– Я… папа… я…

– Молчи! И не вздумай ничего отрицать! Вас видели! Моя родная дочь – грязная потаскуха! – Рег зажмурился и с омерзением тряхнул головой. Потом медленно поднялся с кресла, кое-как доковылял до камина и в оцепенении уставился на догорающий огонь едва тлеющих углей.

– Я и не собираюсь ничего отрицать! Я люблю этого человека! – Последние слова Дот произнесла тихо, но достаточно четко, чтобы ее услышали.

– Ты что?!

– Я люблю его, папа! – На сей раз она заговорила громче. – Я действительно люблю его!

– Нет! Это неправда! Как ты можешь? У меня все внутри переворачивается от отвращения! Это противоестественно! Какая мерзость!

– Не говори так, папа! Меня не волнует цвет его кожи. Меня вообще ничего не волнует… Я люблю его, и это – главное!

Рег Симпсон стремительно отвернулся от камина, рука его взметнулась вверх и, описав в воздухе дугу, со всего размаха опустилась на щеку дочери, залепив ей звонкую пощечину, а потом жестко схватила ее за подбородок.

Дот оцепенела от ужаса. Папа ударил ее! Ее папа ударил ее! Она вдруг вспомнила, как еще совсем маленькой девочкой любила перед сном сидеть у него на коленях в хлопчатобумажной ночнушке, а он в это время весело напевал ей:

– Что значит «вообще ничего не волнует»? Нет, это должно тебя волновать! И еще как! Видите ли, она любит его, и это для нее главное. Что ты несешь? Что за чушь! Ты полагаешь, что цвет его кожи не имеет значения? Имеет! Огромное значение! Подумай сама! Что скажут все те люди, которые меня знают! Друзья, приятели, бывшие коллеги по работе… Да они из меня сделают всеобщее посмешище. Как ты могла! Ты же навлекла позор на всю нашу семью! От одной только мысли о том, что ты натворила, мне уже делается плохо! А потому не смей впредь повторять этот бред: «не имеет значения»! Чтоб я не слышал более подобных заявлений! Господи боже мой! Да какой приличный парень после всего этого посмотрит в твою сторону, а? Кто с тобой захочет иметь дело? Кто пожелает притронуться к тебе даже пальцем? Отвечай, когда тебя спрашивают!

Дот отчаянно пыталась побороть слезы, щека горела и болела от пощечины, нижняя губа, которую она больно прикусила в начале их с отцом разговора, теперь саднила и ныла.

– Папа! У меня уже есть приличный парень! И мне не надо, чтобы кто-то еще касался меня пальцем!

– Хорошенькое дельце! Ничего не скажешь! Ты вызываешь у меня отвращение, Дот! – Отец уже сорвался на откровенный крик. – Только представлю себе! Это черномазая обезьяна и рядом моя дочь!

Крики мужа заставили Джоан спуститься вниз. Она стояла на кухне, не замечаемая никем, плотно запахнув полы халата и укутав шею воротом. Она стояла молча, закрыв глаза. Ей хотелось как-то помочь дочери, утешить ее, но то, что говорил ей сейчас отец, должно было быть сказано.

– Как ты только могла вообразить себе, что из этого может получиться что-то путное? Ты, должно быть, спятила! Или моя дочь – полная дура! А может быть, и то и другое!

– Папа! Ведь ты даже не видел его! Не встречался ни разу… Как же ты можешь судить о нем? Называть его обезьяной… оскорблять… Пытаться заставить меня порвать с ним. А для меня он – самый лучший на свете! Да! Самый лучший! Я уверена, папа, именно этот человек сделает меня счастливой. А ведь ты все время твердил, что больше всего на свете желаешь видеть меня счастливой…

Рег снова опустился в кресло и устало потер лицо рукою.

– Значит, история Глории Райли – это для тебя пустой звук, да?

Дот тряхнула головой. Что общего у нее с этой глупой девчонкой? Она не такая!

– Ты думаешь, ты – другая, да? Но ты точно такая же! Она тоже была обычной, простой девушкой из простой семьи. Такой, как наша. Так позволь дорассказать тебе концовку этой мрачной истории. Бедняжка стала для этого подонка игрушкой, минутным развлечением, не более. Опозоренные вконец родители выставили ее из дома, и, честно скажу, я их не обвиняю. И даже очень хорошо понимаю! Когда этот черномазый бросил ее, и она поняла, что больше никому не будет нужна, то в отчаянии бросилась под поезд, и ей отрезало голову. Я в то время еще работал вместе с ее отцом. Печальные были похороны! Самые печальные из всех, на каких я когда-нибудь присутствовал… Однако для семьи Глории стало большим облегчением, что их дочь покончила жизнь самоубийством. Лучше оплакать ее мертвую, чем жить с тем позором и бесчестием, которые она навлекла не только на себя, но и на всех своих близких. Пойми же наконец, Дот! Ты погубишь не только себя, но и всю нашу семью. Что ж, я не стану сидеть сложа руки и безучастно наблюдать за тем, что ты творишь.

Дот даже не пыталась остановить слезы, льющиеся ручьями по ее щекам.

– Папочка, пожалуйста!

– Никаких пожалуйста, Дот! Я тебя предупредил.

– То есть ты хочешь сказать, что будет лучше, если я умру, но перестану встречаться с Солом? Ты это имел в виду?

Рег посмотрел на залитое слезами лицо дочери, все в разводах туши и помады.

– То, что я имел в виду…

В этот момент дверь в комнату отворилась, и на пороге показалась Ди в своей пижамной курточке и штанишках. Дот тут же попыталась улыбнуться сестренке, чтобы не напугать ее своим внешним видом, и торопливо отерла слезы краем рукава. Нижняя губа распухла и слегка кровоточила.

– Я услышала, как папа кричит! – заявила малышка, уже сама на грани слез. Было видно, как бурно вздымается и опускается ее грудка, обтянутая тонким ситцем, из которого была сшита пижамка.

– Все в порядке, моя девочка! – Дот из последних сил старалась говорить с сестренкой как можно ласковее, хотя каждое слово давалось с огромным трудом. – Ступай наверх, ложись в свою кроватку, солнышко!