Она пересекает то место, где не так давно подобрала с пола пальцы Стрикланда. Шаги звучат громко, и она проклинает свою забывчивость – хотела же нацепить кроссовки с мягкими подошвами!

Или она невольно сохранила пурпурные туфли на высоких каблуках, чтобы придать себе смелости?

Справа от нее раздается громкое шипение: анаконда, привлеченная мелодией джунглей? Нет, это просто магнитофон, большой и дорогой, панель из нержавеющей стали поблескивает как река под луной, и Элиза подходит ближе, различает ручки управления. Рядом лежат бобины, каждая подписана: «Marañon#5», «Tocantins #3», «Xingu #3». Валяется груда прочего аудиооборудования, которое она не может опознать, за исключением старой радиолы.

Элиза шагает прочь, обходит резервуар.

Еще один предупреждающий знак – верхний люк открыт.

Она ожидает, что волосы у нее на затылке и на запястьях поднимутся от страха, но этого не происходит. Она шагает в сторону бассейна, который давно завладел ее разумом. Каждую ванную она принимает именно в этом бассейне, ныряет в него с помощью воображения.

Этот вымысел с ней во всех обычных делах, и когда яйца кипят в воде, и таймер пищит, и когда она выбирает туфли, и когда Джайлс прекращает рисовать, чтобы пожелать ей хорошей ночи, не имея представления о том, что за странные мысли крутятся у нее в голове.

Красная линия нанесена на пол в футе от бассейна. Дальше идти опасно.

Но почему она вообще думает о визите сюда?

Потому что она не может выкинуть из головы образ того существа, которое мистер Стрикланд приволок сюда, которое охраняют «пустышки» с винтовками, которое собирается изучать доктор Хоффстетлер. Она знает, что сама была таким же созданием. Безголосой женщиной, которую любой мужчина мог взять, даже не спрашивая, хочет она или нет.

И она может то, чего не может никто из них, она может уравновесить весы. Способна на такое, что никому из мужчин и в голову не придет – на общение.

Она шагает вперед, пока не упирается в опоясывающий бассейн бортик в два фута высотой. Поверхность не колышется, поэтому нужно уметь смотреть, чтобы увидеть, как дышит вода.

Элиза вдыхает, выдыхает и кладет пакет для завтраков на бортик.

Он хрустит столь же громко, как всунутая в сугроб лопата, и она ожидает реакции. Ничего.

Она запускает в пакет руку и морщится от шелеста. Ничего.

Она находит то, что ищет, вытаскивает наружу, и оно белеет в тусклом свете. Единственное вареное яйцо.

Несколько дней она уговаривает себя добавить еще два к тем трем, что она варит для Джайлса.

И вот теперь она чистит его, ее пальцы трясутся.

Это худший подобный процесс в ее жизни, кусочки скорлупы падают на бортик. Яйцо в конечном итоге обнажается, и что может быть более целостным и элементарным, чем такой вот простой белый овал?

Элиза держит яйцо на ладони точно магический кристалл.

И вода отвечает.

24

Что-то изгибается во тьме под бликующей поверхностью, словно дергает ногой дремлющая собака, и что-то негромко всплескивает в центре бассейна. Эхо бежит в стороны вместе с аккуратными концентрическими кругами, а затем мягкое бормотание джунглей, заполнявшее лабораторию, тонет в визге приводимого в движение металла.

Вода разорвана огромным крестом, когда четыре пятнадцатифутовых цепи, каждая прикреплена к стенке бассейна, натягиваются туго и остро, выступают на поверхности, рождают пену и маленькие волны.

И все они ведут к единственной поднимающейся фигуре.

Режущая вода, отражения как радуги, тени как крылья летучей мыши – Элиза не может понять, что она видит. Золотые монеты глаз, то же самое, что было в резервуаре, солнце и луна – они движутся, и сияние исчезает, она видит их настоящий цвет, голубой. Нет – зеленый, коричневый… Нет – серый, красный, желтый…

Формы и оттенки перетекают одна в другую, существо движется ближе.

Оно проходит через воду мягко, почти без волн, напоминает громадную рептилию. Нижняя челюсть выглядит совсем не по-человечески, но рот пока закрыт.

Еще ближе, выпрямившись, словно не плывет, но идет.

Это образ и подобие Бога, о котором упоминал Стрикланд, оно шествует как человек. Почему тогда Элиза чувствует в нем всякое животное, когда-либо существовавшее на Земле?

Еще ближе, жабры по сторонам от шеи трепещут славно бабочки, саму шею уродует металлический ошейник, к которому и крепятся цепи. Оно сложено крепко, точно пловец, мощные плечи как сжатые кулаки, но талия узка, как у балерины, ее покрывают крошечные чешуйки, поблескивающие словно алмазы, струящиеся будто шелк, желобки, бегущие по всему телу, изгибающийся, сложный, симметричный рисунок.

Оно более не движется. До него пять футов.

Вода, стекающая с тела, не издает ни звука. Оно смотрит на яйцо, потом на нее.

Глаза вспыхивают.

Элиза словно грохается с большой высоты, ее сердце замирает от ужаса. Осторожно кладет она яйцо на бортик, затем хватает пакет и отпрыгивает за красную линию.

Ее поза выглядит испуганной, и существо реагирует, опускаясь так, что над водой остается только верхушка головы. Его глаза вонзаются в ее на один беспокоящий момент, а затем возвращаются к яйцу; под этим углом они снова выглядят голубыми.

Оно движется влево, точно ожидая, что яйцо повторит маневр.

«Он никому не доверяет», – думает Элиза, а затем с удивлением осознает, что отнесла существо к мужскому роду. В этом она почему-то уверена, все видно по грубоватости его внешности, по прямоте взгляда.

Это вызывает тошнотворную мысль: если она знает, что он мужчина, то он должен знать, что она женщина.

Она приказывает себе держаться прямо, это существо может быть первым представителем мужского рода в ее жизни, кто еще более беспомощен, чем она сама. Кивком подбадривает его: иди и возьми яйцо.

Он двигается вперед, пока позволяют цепи – два фута от бортика.

Элиза думает, что красная линия проведена слишком уж далеко, но тут нижняя челюсть существа опускается, и второй набор челюстей выстреливает изо рта словно кулак из костей. Доля секунды, и яйцо исчезает, вторые челюсти втягиваются, и вода столь тиха, словно ничего не происходило.

У Элизы нет времени, даже чтобы удивленно вздохнуть; она представляет пальцы Стрикланда, падающие на пол.

Поверхность бассейна вздрагивает, колышется как мягкая шерсть, и она интерпретирует это как удовольствие. Существо смотрит на нее глазами столь яркими, что они кажутся чисто-белыми, без оттенка другого цвета.

Она делает успокаивающий вдох через свои маленькие, ординарные челюсти и побуждает себя двигаться, двигаться, двигаться. Она засовывает руку в пакет снова, и цепи звякают, когда он двигает плечом, чтобы прикрыть себя от того, что может быть оружием.