Именно этого, видит она, он привык ждать от «Оккама».

Но это просто другое яйцо, последнее.

Она поднимает его повыше, чтобы он мог видеть, затем разбивает о другую руку и снимает кусочек скорлупы. Осторожно, крайне осторожно она протягивает ладонь – яйцо стоит на очищенном кончике – ее поза словно у мифической богини.

Существо не верит, оно изгибает верхнюю часть туловища и шипит, жабры трепещут, вспыхивая ярко-алым огнем предупреждения.

Элиза опускает голову, чтобы показать смирение, что это вовсе не представление. Она ждет. Он щелкает зубами, но жабры успокаиваются. Она протягивает руку дальше. Поднимает ладонь чуть выше, перекатывает яйцо, чтобы оно оказалось на кончиках пальцев, шар на подставке, как в гольфе.

Элиза за пределами досягаемости его челюстей и как она надеется, его конечностей.

Она поднимает другую руку зеркальным движением, она не может показать «яйцо», не уронив сам обозначенный предмет, поэтому она использует буквы: Я – Й–Ц – О.

Он не реагирует.

Она показывает снова, знак за знаком, и гадает, что они могут ему напоминать. Хищник? Стрела? Электрохлыст?

Она предъявляет яйцо, затем рисует буквы, она отчаянно хочет, чтобы он понял. Если он этого не сделает, то это значит, что существо, словно явившееся прямиком из ее снов, не имеет права существовать в этом мире!

Яйцо, знаки. Яйцо, знаки. Яйцо, знаки.

Ее руку начинает сводить судорогой, когда существо наконец реагирует.

Однажды решившись на действие, он не показывает колебаний, скользит так близко к бортику, как позволяют цепи, и вздымает из-под воды собственную руку без всплеска или иного звука. Шипы тянутся по предплечью словно гребень, спинной плавник, и пальцы его связаны прозрачной перепонкой и украшены загнутыми когтями. Благодаря этому ладонь выглядит огромной, и, когда пальцы движутся, трудно вообразить, что они способны на что-то иное, кроме как хватать добычу.

Его пальцы изгибаются во втором суставе, большой скользит по бледным чешуйкам запястья.

Это «Я», неуклюжая, но Элиза верит, что существо привыкло к куда более размашистым жестам: кувырки всем телом в кипящем море, стремительные атаки, ленивое вытягивание под тропическим солнцем.

Она чувствует себя так, словно сама находится под водой.

Существо окунается в бассейн, смачивая жабры, точно вспоминает, что ему надо дышать. Его пальцы изображают «Я» еще раз, а затем раскрываются колеблющимся веером.

Элиза одобрительно кивает и показывает «Й».

Существо пытается повторить то, что она сделала, но он еще новичок, и жесты получаются с трудом. Затем он берет и наводит указательный палец прямиком на Элизу. Поле ее зрения начинает вращается, в груди пульсирует веселье, и это почти болезненно.

Он видит ее!

Он не смотрит сквозь нее, как мужчины «Оккама», или мимо нее, как женщины Балтимора! Это прекрасное создание, пусть даже оно может причинить боль тем, кто причинил боль ему, указывает на нее и только на нее.

Она роняет ту руку, которой показывала буквы, и двигается вперед, ее пурпурные туфли на каблуках бесстрашно нарушают запрет алой линии. Существо шлепает по воду в ожидании, его глаза, в этот момент голубые, смотрят на нее с такого близкого расстояния, что она ощущает себя раздетой.

Она протягивает яйцо над бортиком, в опасную зону, и больше не вспоминает, что произошло со Стрикландом. Существо поднимается, все признаки осторожности исчезают, жабры шелестят, грудь раздувается, вода скользит с чешуек, похожих на драгоценные камни.

Он – то, на что аудиозаписи из джунглей только намекали: чистое бытие.

Она с печалью смотрит на тяжелую металлическую штуковину, охватившую его шею и грудь, и только потом замечает второе искажение гармонии – на его левом боку. Четыре металлических стяжки схватывают глубокую рану, проходящую по ребрам. Капельки крови расплываются в воде как утонувшие гвоздики.

И пока она таращится на уродливый надрез, существо атакует со змеиной скоростью.

Яйцо сметено, Элиза ощущает только дуновение ветерка от его пальцев и холод чешуек. Он погружается, отплывает под водой к центру бассейна, она закрывает пустую ладонь.

Та подрагивает.

Существо появляется на поверхности в том месте, где всплыло наполовину очищенное яйцо. Подцепляет его когтем, точно изумляясь: как человек сумел так ловко отклеить шелуху? В конце концов он атакует яйцо зубами, куски скорлупы блестят в тусклом свете, как осколки зеркала.

Элиза ничего не может поделать, молчаливый смех рвется у нее из легких.

Если тут и есть жевание, то оно мгновенное, и затем существо поворачивается к ней, в глазах-монетках крутится признательность, которую она в состоянии распознать. Никогда никто на нее так не смотрел, и от этого голова ее кружится, пусть даже пурпурные туфли на каблуках словно приколочены к полу.

Ворчание джунглей обрывается, оглушающая тишина проносится по лаборатории как взрывная волна, и существо ныряет, исчезает, не оставив даже ряби.

Элиза вздрагивает; мелькает мысль, что ее застукали, но затем мягкий повторяющийся шлепок возвещает, что всего лишь закончилась катушка и что магнитофон крутится впустую. Ничего хорошего в этом нет – кто-то должен прийти, отключить устройство или вставить другую запись, поэтому ей нужно убираться из Ф-1, радуясь тому, чего она достигла.

А она счастлива, и так сильно, что ее грудь изнутри к завтрашнему дню будет в синяках от бешено колотящегося сердца.

25

Яйца ужасны сами по себе. Но омлет еще хуже, к нему требуются вилка и нож. Лэйни должна была подумать об этом; что она за жена, если не позаботилась о подобном?

Стрикланд берет вилку правой рукой; с ножом все не так просто – не с этими пальцами.

Он смотрит на нее.

Лэйни вовсе не думает о муже, никакого сомнения, как иначе все это объяснить? Полтора года он провел, сражаясь в Амазонии, а чем в это время занималась она? Вытирала капли сока?

Жена должна предвидеть потребности мужа, вести себя так, чтобы в доме все блестело. Но посмотрите на это жилище, недели прошли с момента их прибытия в Балтимор, и все выглядит так, словно они обитают где-нибудь в заброшенном уголке Бразилии: мокрые лифчики и чулки свисают в ванной комнате точно гниющие лианы, жара словно в сезон verão, телевизор шумит как облако насекомых, а Тимми и Тэмми носятся будто детеныши пекари.

И эти гребаные коробки!

Едва он собирается расслабиться, как они вплывают в поле зрения, словно Анды, и он снова оказывается там, ноги погружаются в липкую грязь (толстый ковер), в легкие проникает смрад джунглей (освежитель воздуха), и горло сжимает страх перед охотящимся ягуаром (пылесос).

Мужчина не должен ощущать себя добычей в собственном доме!