Но не следует отчаиваться из-за этого, ибо ни в чем нет слепой фатальности. Милостивый Господь может пресечь наказание на ребенке, если он истинно покается и возопит к Нему, к Отцу Небесному, о прощении. Мать святого Фанурия[23] была злой женщиной, но наказание не постигло сына за грехи матери. Не только не постигло наказание, но стал он святым, ибо постоянно молился за мать. Молитесь и Вы за родителей Вашей родственницы. Когда Господь прощает умерших грешников, тогда их грехи не ложатся на плечи потомков. В этом и заключается смысл церковных молитв за умерших, чтобы Господь простил их грехи и чтобы наказание не пало на их детей»[24].

Еще один момент. Когда говорят, что грехи передаются до четвертого поколения, то это означает, что, кроме генетических заболеваний, мы передаем детям еще те или иные черты характера и свои предрасположенности к греху.

Чаще дети не связаны фатально родительскими грехами, нигде не написано, что дети непременно эти же грехи совершат. Но дети алкоголика чаще всего расположены к алкоголизму. Дети скупого – к жадности. И этот список можно долго продолжать.

Первородный грех прощается нам в Таинстве крещения, а что касается грехов родителей, то они действуют в семье и влияют на потомков до тех пор, пока родители не покаются и не искупят их, иначе искупать придется детям.

Венец стариков – сыновья сыновей, и слава детей – родители их. (Прит. 17, 6)

Господь дарует каждому возможность спасения, в какой бы семье человек не был бы рожден. Это одно из проявлений свободной человеческой воли.

Не могу я не сказать о свободе.

Бытуют мнения о том, что мусульмане или иудеи живут более праведно, исполняя правила своего закона.

Может, по-житейски в этом есть доля правды.

Часто видим мы людей с крестами на шеях, но живущих как пьяницы и развратники, воры и лицемеры. Да, никто у нас не отрубит вору правую руку, как в странах, живущих по шариату. Не забьет изменницу камнями насмерть.

Но никто не спасет свою душу делами закона. Так сказал Иисус 2000 лет назад, и ничего с тех пор не изменилось.

Свободными, а не подзаконными приходим мы ко Христу. Свободно, а не из страха потерять конечности – не воруем. Свободно живем по Христовым заповедям, как бы ни трудны они были к исполнению в наше время. Свободному сердцу дается благодать.

Свободными становимся мы от оков греха, из рабов – детьми Божьими.

Свобода – дар Божий, наше подобие Богу. Вопрос только в том, как мы своей свободой пользуемся.

К сожалению, свою свободу, сыновство и первородство мы продаем, как Исав, за чечевичную похлебку соблазнов грешного мира. Даже за такую гадость, как пьянство. Впрочем, не стоит перечислять, за что. Слишком длинным и печальным будет список.

Но нам же приходится и жить среди последствий своего предательства!

Когда нам становится невмоготу, мы начинаем тосковать о «законе», «твердой руке» и прочих прелестях, о которых старики еще не успели забыть.

Слишком тонка грань между «сильной рукой» и тоталитарным режимом, между всеобщим собранием и концентрационным лагерем.

Больно, братья.

Обидно-то как…

Но не все потеряно, не все безнадежно.

Если грехи и передаются до третьего и четвертого поколения, то праведность до седьмого колена спасает. Блажен муж, боящийся Господа и крепко любящий заповеди Его. Сильно будет на земле семя его; род правых благословится. (Пс. 111, 1–2)

Святость преобладает над греховностью.

Если в роду был праведник – то до седьмого колена хранит он своих потомков.

Святость же хранит потомков не какого-то одного рода, а потомков всего рода человеческого. Скольких из нас сохраняют молитвы святых! Серафиму Саровскому принадлежат слова: «Стяжи дух мирен, и рядом с тобой спасутся тысячи».

Может быть, кому-то станет понятнее, что значит молитва святых «за весь мир».

Может быть, станет ближе предание, что мир стоит до тех пор, пока кто-то молится за него.

Может быть, и мы наконец попытаемся произнести: «Отче наш…» Осознаем свою свободу как дар и даже как миссию.

Помолимся за многие поколения, ушедшие в мир иной, и за свое грешное поколение.

Хотя бы ради детей. Господь милостив.

«Все святые, молите Бога о нас…»

Ох, ох-ох… Вот так. Было три фамилии, осталась одна.

Двое умерли.

Умер пятилетний мальчик с лейкозом и восемнадцатилетняя девушка со сложными опухолями в брюшной полости.

Малыш умер в детской онкологии примерно через два года после постановки диагноза.

Я часто приходила к ним домой по вызову. Во время ремиссий мальчик находился дома и частенько подхватывал то ОРЗ, то бронхит. Мальчик был от первого брака, а от второго в семье подрастала дочь.

Особого состояния борьбы в семье как-то не ощущалось. Мать казалась безнадежно спокойной. Вероятно, предчувствовала. Нагляделась в онкологии на исходы…

Плакала больше бабушка.

В семье девушки положение было иным. Там боролись. Там изыскивали методы лечения, покупали лекарства, привлекали всех специалистов, каких могли. Девочка перенесла несколько операций и бесчисленное количество химиотерапий.

Все семь лет я общалась с нею. Удивительно симпатичная, с открытой, добродушной улыбкой – сначала девочка, потом девушка.

В светлом промежутке своей жизни, между первой и второй опухолью, она вела почти обычную девчоночью жизнь. Я даже подписывала ей справку с разрешением заниматься в секции спортивных танцев. (Формально, конечно, не должна была я этого делать. Но мать просила… И тренер знал о диагнозе.)

Девочка успела поступить в колледж, и там, как и в школе, всегда находила общий язык с ребятами.

Я была на ее похоронах. Там были ее одноклассники. Плакали их матери. Собралось много молодежи.

Мать девушки уже не задавала вопросов: «Зачем?» и «От чего?». Она не выла, не билась головой оземь.

Просто родительское горе, а вопросы… За семь-то лет…

Священник отпевал, похоронили возле храма.

* * *

Прежде чем сказать то, о чем нельзя умолчать здесь, на страницах этой книги – о близости жизни и смерти, – скажу несколько слов о матерях онкологических больных.

Удивительно, но эти женщины, как правило, не мелочны, не занудны, и для врача не тяжелы в общении.