Проникнув в тесное помещение с низким потолком, фашисты замерли в ступоре — пленный стоял в дальнем углу комнаты, возле раскрытого сундука и темнеющего в полу зева колодца. Глаза русского офицера блестели при свете вражеских фонариков, которые вмиг затряслись в руках опешивших солдат. Их физиономии вытянулись и стали похожи на лошадиные, челюсти отвисли, лица заметно побелели даже в сумерках хижины. И было от чего!

В вытянутых руках лейтенант держал по гранате и злорадно улыбался. Опытные десантники моментально оценили свое удручающее положение и намерения русского — загнанный в угол храбрец, офицер НКВД, готов был погибнуть и унести с собой на тот свет как можно больше врагов. А две «Ф-1»[49] в его руках с зажатыми в кулаках скобами и уже отсутствующими предохранительными кольцами — более чем наглядно подтверждали его намерения.

— Стоять! Ауф штеен… — гаркнул Синцов, потрясая гранатами и скрежеща зубами. — Стволы наземь, зовите своего командира сюда.

Фрицы все поняли даже по-русски. Переглянулись, чуть опустив стволы автоматов. Один освободил захват оружия, и «МП-40» медленно сполз на пыльный пол. Другой шепнул ему что-то.

— Зови своего офицера, живо! — крикнул Николай и оттопырил большой палец, освобождая зажим гранаты.

Немцы вздрогнули, не сводя завороженных взглядов с кулаков русского сумасшедшего, один из диверсантов громко позвал командира. В узкое окошко заглянула физиономия помощника Мютца да так и застыла с круглыми от ужаса глазами. В дверном проеме появился сам гауптштурмфюрер СС с пистолетом в руке.

Четыре пары глаз неотрывно смотрели на Синцова, на его руки и в его глаза. Мютц все прочитал в них и понял — живыми они отсюда не выйдут. Нужно договариваться. И это с офицером-то Берии?! На его лице мелькнула тень догадки, которую вычислил опытный чекист. Разбираться или ожидать, что задумал эсэсовец, Синцов не стал, поэтому, мысленно пожалев, что обошелся без драгоценных трофеев, он осклабился, подмигнул Мютцу и разжал пальцы обеих рук. Брошенные под ноги врага гранаты еще падали, а лейтенант сделал шаг к колодцу и стойким оловянным солдатиком исчез в дыре.

Мютц за секунду до этого понял, что пленный все же использует гранаты и зияющий в полу вход в подземелье.

Две секунды. Мютц схватил всплеснувшего руками солдата, стоявшего перед ним, за ворот и локоть.

Третья секунда — командир паратруперс СС подсечкой сбил подчиненного с ног, сваливая его на ближайшую гранату и краем глаза заметив, как другой боец успел ботинком отшвырнуть вторую «Ф-1», группируясь и падая в угол.

Еще миг. Мютц, поджимая конечности, навалился на распластанного солдата, упавшего животом на ребристый матовый овал с дымящим штырьком.

Двойной взрыв. Грохот, выбивающий барабанные перепонки и глаза, ударная волна, сбивающая вбок, резкая боль, тьма…

Агинбек, взяв на прицел часового возле дома Синцова, хорошо видимого благодаря факелу в его руке, вздрогнул от внезапного гула и взметнувшейся вверх и в стороны крыши хижины. Всполох огня, впрочем, сразу же потухшего, облачко сизого дыма, разлетающиеся на десяток метров строительные ошметки, ветки настила, камыш, кизяк и куски глины.

Мираб прошептал что-то нечленораздельное и, быстро прильнув к прикладу щекой, выстрелил.

Охранник, присевший было от взрыва, завалился и приник окровавленной щекой к дувалу. Рука его не спеша сползла вместе с зажатым в ней советским «ППШ».

Старик довольно кивнул, прошептал себе в бороду что-то по-узбекски и широко улыбнулся.

Кызылкудук, Узбекская ССР, 2 мая 1944 г.

Аул Кызылкудук, представлявший из себя два десятка хижин с пристройками, сотни метров дувала и неровные отрезки огородов и садов, раскинулся на треть километра узкой полосой с двумя параллельными улочками и множеством поперечных, кривых и тесных. Маленькая базарная площадь с торговыми рядами, слабое подобие мечети, кладбище, несколько куцых чинаров, растущих там и сям, глинобитные, частично камышовые, дома дехкан с неотъемлемыми в хозяйстве загонами для скота, хлевами и амбарами — Кызылкудук мало чем отличался от сотен других кишлаков и аулов Средней Азии сороковых годов.

Цивилизация из Москвы сюда еще не нагрянула, аполитически настроенная беднота только-только стала поворачиваться к Советской власти лицом, но общая трагедия всех народов — война — сплотила людей разных национальностей и положений. Столетиями бедствующий народ отдавал фронту последнее: продукты, скудные накопления, силы и верных потомков Великого Тамерлана. А местные органы контроля в лице чекистов и милиции исправно следили за этой «добровольной» помощью.

Подожженные фашистами в нескольких местах амбары и плетни вокруг садов, воткнутые в дувалы факелы несколько осветили ночной аул. Диверсанты, изрядно вымотанные в предыдущих стычках с двумя мстителями, уставшие и искусанные термитами, морально дезориентированные, теперь пугались каждой тени, старались держаться вместе и ощерились стволами во все стороны. Мютцу, контуженному и получившему осколок в плечо, злому как собака, не оставалось ничего, кроме как перейти на брань и злыми окриками воздействовать на изрядно поредевшую толпу солдат. Он бесновался, носясь по закоулкам аула с пистолетом в здоровой руке (другая болталась на ремне, перекинутом через шею), сыпал проклятия и изредка стрелял в воздух или в подозрительные темные места.

Бойцы тихо ругались, сплевывали скудные из-за жажды и волнения слюни, но все же исполняли распоряжения командира. Оставшееся живым отделение диверсантов пока бесцельно носилось по аулу, солдаты парами, страхуя друг друга, искали беглого русского. Новый приказ Мютца теперь обязывал найти чекиста и уничтожить его. И к утру выдвигаться в южном направлении, по маршруту на железнодорожную ветку Навои — Нукус и к мосту стратегического назначения Навои — Ходжейли.

Как назло, ни одного местного селянина немцы не встретили — ни заиметь проводника, ни взять заложников. Четверо раненых и порядком истерзанных термитами солдат лежали во дворике старейшины аула и нервно озирались. Им в охранение оставили Виля, помощника Мютца, потиравшего саднящую рану на руке. Рядом же покоились три мертвых бойца, погибших в ауле: двое в доме Синцова и один, застреленный Агинбеком. Даже кряхтевшего, с перекошенной шеей конвоира, которого «оприходовал» сбежавший чекист, Мютц отправил в дозор на соседний бархан, окаймлявший аул с востока.

Немцы теперь боялись всего: меткого невидимого стрелка в пустыне, живучего смелого офицера НКВД, где-то прячущегося в подворотнях селения, угрозы прибытия русских пограничников, возможно, спешащих на помощь своим, далекого еще утра, которое неминуемо настанет и снова начнет печь головы парашютистов. А еще нового нашествия кусачих и ползучих гадов, смертоносных зыбучих песков и дикой жажды. С приходом ночи последняя ничуть не ослабела, а резала глотки и сушила рты перепуганных эсэсовцев.