И девушка понеслась по улице вдоль домов и хижин с развевающимися красными стягами и транспарантами.

* * *

Сознание возвращалось неохотно и никак не прояснялось, глаза резало, виски налились раскаленным свинцом, в затылке жгло, будто спицу вонзили. С медленным возвращением к жизни начала ощущаться боль правой щеки и горячая струйка под носом.

Николай встрепенулся, но от боли в голове застонал. И сразу услышал немецкую речь. Отдельные реплики, из которых чекист, изучавший в академии язык потенциального врага, понял, что все очень плохо. У фрицев и у него, лейтенанта Синцова, взятого контуженным в плен. Он опустил голову и сначала заметил бурое, уже залепленное песком пятно на бедре, а затем почувствовал резь. Невыносимую и жгучую. Осколок. Явно засел осколок от той гранаты, подкинутой немцами.

Толчок в спину. Грубый и бесцеремонный. А чего с ним церемониться, если он враг? Самый главный и ненавистный враг этим диверсантам. Как и они для него! Это он положил треть десантников СС, это он изрядно задержал их рейд, навлек беду на всю операцию и, возможно, уже сообщил на Большую землю о противнике.

Мютц, командир группы диверсантов, пересилил себя, чтобы не застрелить этого русского офицера на месте. Раненый помощник вовремя остановил его, предложив допросить пленного и использовать его в качестве проводника.

Чекист пришел в себя и застонал. Мютц приблизился к нему и обомлел, услышав поначалу тихий, затем все более громкий и уверенный голос офицера НКВД.

Он пел. Разбитыми губами, пересохшим горлом и еле ворочавшимся языком, но пел. Будто гимн своей отчизны перед приближающейся смертью:

— Заткните ему пасть! — не выдержал Мютц, сжав кулаки. — Певец нашелся. Виль, развяжи ему язык, пусть расскажет, откуда, кто и где основные силы НКВД и пограничников.

— Так точно, герр капитан! Я и без приказа готов вырвать этой свинье кишки, — возбужденно и злорадно отозвался ведущий пленного солдат с перебинтованной рукой. — Я ему сейчас напомню о моих погибших парнях и срыве операции.

— Вильгельм! — гаркнул Мютц, скривившись. — Я не просил пока убивать его. Не переусердствуй там. И напоминаю всем, что операция еще продолжается, никакого срыва нет, мы выйдем из этой чертовой пустыни ночью, незаметно для авиации противника и его конных нарядов. Вон уже аул, там передохнем и с новыми силами в путь. Вперед, бойцы! Фюрер ждет от нас исполнения поставленной задачи.

Один за другим три удара кулаками фрица только придали Синцову сил, он сплюнул кровавую слюну и улыбнулся зверским оскалом.

— Дойче медхен! Бьешь, как баба, — прошептал он, глядя прямо в глаза раздраженного диверсанта.

— Ах ты, проклятый русский осел!

Помощник Мютца на этот раз не стал квасить физиономию пленного, а ударил его в рану на бедре. Эффект удался. Синцов с диким воплем свалился на уже остывающий после жаркого дня песок, заерзал ужом, не в силах перебороть адскую боль и зажать ее очаг — руки были связанными за спиной, от чего их периодически сводило в плечах судорогами.

Он покрыл врага трехэтажным матом, даже попытался зачерпнуть ногой песок и бросить его в глаза обидчика. Неудачно. Диверсант уклонился, чертыхнулся и пнул пленного в бок.

— Вот, выблядок фашистский! Ты мне руки развяжи, падла… Я тебя научу любить ближнего своего…

Еще удар, ругань немца. Потом допрос с пристрастием. Вопрос, удар, ответ в форме грязного ругательства, снова удар, опять вопросы.

Мютц пропустил мимо себя бредущих понурых солдат, навьюченных, как ишаки, и окликнул зама:

— Виль, хватит боксировать. Если не смог сейчас разговорить его, то без толку это. Офицеры НКВД не славятся болтливостью. Тащи его в аул, там спокойно допросим. Какого черта сейчас на ходу выбивать из него признания!

— Командир, вы же сами отдали распоряжение?!

— Ты видишь, он смеется тебе в лицо? Плевал он на твои увещевания и злобу. Все, я сказал. Поднимай его и бегом в укрытие. Не ровен час, этот местный мститель-снайпер уже взял нас на мушку.

Фашисты стали невольно озираться и пригибаться. Будто это могло спасти их от зоркого взгляда Агинбека…

Кызылкудук, Узбекская ССР, 1 мая 1944 г.

Простой обыватель, наверное, думает, что в пустынной местности круглыми сутками и месяцами стоит жара, от пекла некуда деться, а с водой постоянные проблемы? Это верно, но лишь отчасти — в аулах и кишлаках примерно у половины дехкан имеются кяризы, а за дувалами прорыты арыки. Ночи в Средней Азии обычно прохладные — нагретые за день камни и пески с наступлением темноты начинают остывать, от смены температуры возникают ветра, а открытые пространства пустынь не позволяют концентрировать накопленное тепло, продуваемы и быстро охлаждаемы. Люди одеваются тепло, прячутся в укрытия и стараются поддерживать тепло очагов, особенно в тандырах, где не только готовят пищу, но и возле которых греются. Скудные запасы топлива в пустыне заставляют экономить его. Обычно к зиме народ очищает местность от кизяка и хвороста, издалека доставляет дрова. Нарубленные саксаул, чинар, тамариск и джузгун складируются рядом с хижинами, в хлевах или амбарах, чтобы зимами согревать дома азиатов.

Стемнело. Синцова вели по узкой кривой улочке его, ставшего уже родным, аула двое фашистов, с ног до головы нагруженных диверсионным «добром». Оставшимся в живых после нескольких коротких стычек десантникам приходилось тащить на себе не только свой скарб, но и оружие, амуницию и взрывчатку погибших товарищей. Цель операции никто не отменял, а колючие распоряжения сурового командира подстегивали бойцов выносить все невзгоды и перипетии рейда.

Солдаты СС растянулись вереницей, дозор из трех человек шел впереди, шерстя закоулки селения, но никого не обнаруживая. Они бесцеремонно выбивали ногами хлипкие двери хижин, прикладами автоматов разбивали ставни, изредка перекликались друг с другом или ругались. Кого и за что поносили фашисты, Николаю было невдомек, да и безразлично — он пытался вернуть мышцам прежнюю силу, а мозгам ясность. И продумывал план побега.