– Вот и я гадаю: это миссис Дадли себя превзошла или что еще? – подтвердил Люк.

– Я все пытаюсь вспомнить, – сказала Элинор. – Про ночь. То есть я знаю, что испугалась, но не могу представить, как это было.

– Я помню холод, – поежилась Теодора.

– Думаю, дело в том, что все настолько не похоже на знакомые переживания… в смысле, потому и не откладывается в голове. – Элинор смущенно рассмеялась.

– Точно, – согласился Люк. – С утра я рассказывал себе о ночных событиях. После страшного сна убеждаешь себя, что на самом деле этого не было, а тут наоборот.

– По-моему, отличная встряска, – заметила Теодора.

Доктор предостерегающе поднял указательный палец.

– Нельзя полностью исключить, что причина кроется в подземных водах.

– Тогда надо больше домов строить над тайными родниками.

Доктор нахмурился.

– Эта эйфория меня смущает, – сказал он. – Нет ли в ней опасности? Не проявление ли это атмосферы Хилл-хауса? Первый признак того, что мы поддались его чарам?

– Тогда я буду заколдованная принцесса, – объявила Теодора.

– И все же, – начал Люк, – если сегодня ночью Хилл-хаус проявил себя в полной мере, то бояться особенно нечего. Нам всем было страшно и неприятно, однако я не помню ощущения физической опасности. Даже когда Теодора сказала, что нечто за дверью хотело ее съесть, не было чувства…

– Я знаю, что она имела в виду, – возразила Элинор, – и еще тогда подумала, что это правильное слово. Ощущение было, что оно хочет нас поглотить, вобрать в себя, возможно – сделать частью дома… ой, мне казалось, я понимаю, что говорю, только у меня очень плохо получается.

– Физической опасности нет, – уверенно сказал доктор. – Ни одно привидение за всю историю привидений не причинило кому-либо телесного вреда. Вред причиняет себе сама жертва. Нельзя даже сказать, что призрак атакует разум. Разум – сознательный, думающий – неуязвим. Сидя здесь и разговаривая, мы разумом и на йоту не верим в привидений. Никто из нас, даже после сегодняшней ночи, не может произнести слово «привидение» и не улыбнуться. Нет, опасность сверхъестественного в том, что оно наносит удар в ту часть современного разума, где он совершенно безоружен. Мы отбросили броню суеверий и ничего не придумали взамен. Никто из нас не думает умом, что вчера по саду бегало привидение или что привидение колотило в двери. Однако, несомненно, что-то в Хилл-хаусе нынешней ночью происходило, и разум бессилен прибегнуть к своей инстинктивной защите – усомниться в себе. Мы не можем сказать: «Мне померещилось», потому что три человека наблюдали то же самое.

– Я могу, – улыбнулась Элинор. – Вы трое существуете только в моем воображении; на самом деле вас нет.

– Если бы вы были готовы и впрямь в это поверить, – серьезно сказал доктор, – я бы отослал вас отсюда сегодня же утром. Вы бы слишком близко подошли к состоянию ума, которое примет опасности Хилл-хауса как родные и желанные.

– Доктор хочет сказать, дорогая Нелл, что счел бы тебя психоненормальной.

– И наверное, был бы прав, – ответила Элинор. – Конечно, если я возьму сторону Хилл-хауса против вас, вы меня отошлете.

Почему я? – подумала она. Я что, общественная совесть? Вечно должна говорить холодными словами то, что гордость не позволяет им признать? Я что, самая слабая, слабее даже Теодоры? Уж явно из нас четверых я последняя, кто противопоставит себя остальным.

– Полтергейсты – совершенно иное дело, – продолжал доктор, косясь на Элинор. – Они воздействуют исключительно на материальный мир: швыряют камни, двигают предметы, бьют посуду. Миссис Фойстер из Борли уж столько всего вытерпела, но даже она сорвалась, когда ее лучший чайник вылетел в окошко. Впрочем, в иерархии сверхъестественного полтергейсты занимают самое низкое положение: они разрушительны, но не обладают ни волей, ни умом – просто сила, ни на что конкретное не направленная. А помните, – с улыбкой спросил он, – есть такая очаровательная сказка Оскара Уайльда, «Кентервильское привидение»?

– Где американские близнецы выжили из замка старого английского призрака, – кивнула Теодора.

– Она самая. Мне всегда нравилась гипотеза, что близнецы на самом деле – полтергейст. Безусловно, полтергейст может заслонить куда более любопытные феномены. Дурные привидения вытесняют хороших. – Он довольно потер руки. – И все остальное тоже. В Шотландии есть усадьба, кишащая полтергейстами; как-то там за один день произошло семнадцать самовозгораний. Полтергейсты обожают переворачивать кровати, стряхивая с них спящих. Я помню историю одного пастора, который вынужден был сменить дом, потому что полтергейст каждый день швырял ему в голову гимнодий, украденный из церкви у конкурента.

Внезапно Элинор разобрал беспричинный смех; ей хотелось подбежать к доктору и обнять его или пуститься в пляс на лужайке; хотелось петь, кричать, размахивать руками, по-хозяйски демонстративно обходить кругами каждую из комнат Хилл-хауса. Я здесь, я здесь, думала Элинор. Она зажмурилась от восторга, потом спросила тоном пай-девочки:

– И что мы сегодня делаем?

– Какие вы все-таки дети! – ответил доктор, тоже улыбаясь. – Вечно спрашиваете, что мы сегодня делаем. Что бы вам не поиграть в свои игрушки? Или между собой? Мне надо поработать.

– Чего я на самом деле хочу, – Теодора хихикнула, – так это скатиться по перилам.

Ее захватила та же лихорадочная веселость, что и Элинор.

– Прятки, – предложил Люк.

– Постарайтесь не разбредаться поодиночке, – предупредил доктор. – Я не могу точно объяснить почему, но мне кажется, лучше не стоит.

– Потому что в лесах медведи, – ответила Теодора.

– А на чердаке – тигры, – подхватила Элинор.

– В башне – ведьма, в гостиной – дракон.

– Я говорю совершенно серьезно, – со смехом произнес доктор.

– Десять часов. Я убираю в…

– Доброе утро, миссис Дадли, – сказал доктор.

Элинор, Теодора и Люк без сил откинулись на стульях, заходясь от хохота.

– Я убираю в десять.

– Мы сильно вас не задержим. Еще минут пятнадцать, и можно будет убирать со стола.

– Я убираю завтрак в десять. Я подаю ланч в час. Обед – в шесть. Сейчас десять часов.

– Миссис Дадли, – строго начал доктор и тут же, заметив, как напрягся от беззвучного смеха Люк, на секунду прикрыл лицо салфеткой и сдался. – Можете убирать со стола, миссис Дадли, – обреченно произнес он.

Оглашая Хилл-хаус веселым хохотом, отголоски которого долетали и до мраморной скульптурной группы в гостиной, и до детской на втором этаже, и до вершины нелепой башенки, они прошли в свой будуар и, не переставая смеяться, рухнули на стулья.

– Нехорошо дразнить миссис Дадли, – сказал доктор и тут же зарылся лицом в ладони. Плечи его тряслись.