В Китае, где почитание родителей благодаря Конфуцию стало одной из принципиальных, можно сказать, формообразующих основ жизни общества, с теми, кто не просто убивал, а убивал именно старших родственников, обходились беспощадно.

«В классическом конфуцианском трактате "Сяо цзин" ("Канон сыновней почтительности") практически с самого начала говорится: "…Сыновняя почтительность начинается со служения родным [в детстве], [продолжается в] служении правителю в зрелые годы…" Нарушение норм "сяо" считалось в Китае тягчайшим преступлением и предполагало за это суровую ответственность. Так, к мучительнейшей смертной казни в виде "линчи" преступник приговаривался не только за государственные преступления (организацию массовых беспорядков, измену, свержение власти), но и в случаях посягательств детей на родителей, младших братьев на старших, жен на мужей, рабов на господ. Эта казнь была введена в законодательство Китая еще в XII веке и отменена лишь в апреле 1905 года после привезенных на Запад французскими солдатами фотографий о бесчеловечных изуверствах. Подчеркнем, что измена государю также приравнивалась к нарушению принципа "сяо"»[79].

Параллель между подчинением отцу и подчинением государю, столь характерная для конфуцианского мышления, прослеживалась в разных частях света – по одной простой причине: и власть отца, и власть вождя/царя/императора/короля священна. Соответственно, обе эти опоры мироздания надо защищать ценой крови. Отсюда многочисленные кары, обрушивавшиеся на всех, кто наносил хоть какой-то ущерб государю, или его представителю, или самой государственной власти.

Римские «Законы XII таблиц» предписывали предавать смертной казни тех, кто подстрекал врагов напасть на Рим (сегодня это назвали бы изменой родине) или выдал римского гражданина врагам. Подобных предписаний – казней для предателей, изменников, шпионов – в истории человечества было столько, что перечислить их все попросту невозможно. Но могли карать смертью и тех, кто расхищал государственное (государево!) имущество или поднял руку на вельможу, стражника, чиновника – в общем, на представителя власти.

А бывало и так, что совершенно не смехотворное наказание назначалось за проступки, которые сегодня кажутся нам поистине смехотворными. Например, «Законы XII таблиц» предписывали наказывать палками за публичную брань, а того, кто, по словам Цицерона, «злую песню распевает», то есть, очевидно, хулит другого человека и возводит на него клевету, приговаривали к смерти. В наши дни подобное действие могло бы стать предметом гражданского иска о чести и достоинстве.

Такую же систему ценностей мы видим и в совершенно ином обществе: «Заслуживает внимания тот факт, что практически у всех групп эскимосов, от Аляски до Гренландии, неисправимые лжецы приравнивались к убийцам-рецидивистам и колдунам и приговаривались общиной к смерти»[80].

Что здесь перед нами – невероятно завышенная ценность представлений о чести и добром имени, о необходимости нести ответственность за каждое свое высказывание? Или же вера в магическую силу слов, которые могли погубить адресата «злой песни» или испортить жизнь всей общине?

Во всяком случае, подводя итог, можно сказать следующее: при всем невероятном разнообразии юридических систем, обычаев, традиций разных стран и культур ясно просматриваются некоторые закономерности.

Те преступления, которые сегодня воспринимаются как наиболее тяжкие, карались смертью далеко не всегда. Конечно, в большинстве случаев убийц казнили, но чем древнее общество, тем выше вероятность, что за кровь можно было дать выкуп. Лишь постепенно государство стало брать наказание за убийство в свои руки – и уж тогда пощады ждать не приходилось.

А вот те преступления, которые сегодня могут казаться куда менее тяжкими, – мелкое воровство, мошенничество – вполне могли привести людей прошлых веков на виселицу, плаху, костер.

С особой жестокостью карались преступления, связанные с «посягательством на основы», будь то священные представления, учения, боги, отцовская власть или незыблемость власти государственной.

Не должно ли это навести нас на мысль, что «высшая», неотменимая, непоправимая мера наказания не может применяться хотя бы потому, что кажущееся ужасающим преступлением в одной культуре через некоторое время или в другом месте становится нормой либо считается легким проступком? Как сочетать относительность представлений о том, что можно и что нельзя, что свято и что кощунственно, с абсолютным характером казни? Исходить из того, что мы живем здесь и сейчас и, значит, наши представления абсолютны? Но можем ли мы сегодня, в нашем меняющемся мире, быть в этом уверены?

Георг Мориц Ловиц родился в немецком городе Фюрте. Сначала он работал в ювелирной мастерской, но стремился к занятиям наукой, изучал математику и физику, увлекся составлением карт, стал картографом в Нюрнберге, потом наблюдал солнечное затмение и решил заняться астрономией. Он написал много научных исследований, в частности «Краткое описание двух астрономических карт Солнца» и еще одно, с трогательным – и очень характерным для XVIII века – названием «О пользе высшей математики в общей жизни».

В 1767 году, в эпоху правления Екатерины II, Ловиц был приглашен в Санкт-Петербургскую академию наук. Здесь он занимался прежде всего астрономией. В те годы весь ученый мир волновала возможность наблюдать редкое, но очень важное для астрономов явление – прохождение Венеры по диску Солнца. Ловиц совершил несколько путешествий по южным землям, входившим в состав Российской империи, а для того, чтобы увидеть, как крошечная Венера проходит вдоль Солнца, добрался аж до города Гурьева – сегодня это Атырау в Казахстане. Прохождение Венеры он также описал в научной книге.

Прошло еще несколько лет, и Ловиц вместе с другим астрономом, Петром Иноходцевым, отправился в очередное путешествие – на сей раз в низовья Волги, где они должны были нанести на карту точные координаты различных населенных пунктов и собрать сведения, необходимые для строительства канала между Волгой и Доном.

Увы, это был 1774 год – как раз то время, когда здешние земли оказались охвачены восстанием Пугачева. Пушкин в своей «Истории Пугачева» так рассказывает о смерти Ловица: «Пугачев бежал по берегу Волги. Тут он встретил астронома Ловица и спросил, что он за человек. Услыша, что Ловиц наблюдал течение светил небесных, он велел его повесить поближе к звездам. Адъюнкт Иноходцев, бывший тут же, успел убежать».

Пушкину, обладавшему невероятным чутьем историка, конечно, видна была вся многослойная трагическая ирония ситуации: Ловиц – носитель просвещенного начала, ученый, убит просто так, из-за своего немецкого платья и акцента, которые в глазах повстанцев сразу делали его врагом, принадлежащим к ненавистному миру власть имущих. Через год будет казнен и сам Пугачев. К этому можно добавить также, что ученые собирали данные для строительства Волго-Донского канала, который пытался провести еще молодой Петр I – и не смог, хотя и угробил на постройке немало жизней. Канал проведут только в ХХ веке – его строили с 1948 по 1952 год, в основном силами пленных немцев и других заключенных.