— Ну что, Вячеслав Леонидович, вы и теперь будете оправдывать то, что происходит?

— Не знаю. Право, трудно сказать. Экономисты вроде говорят, что должно наладиться. Но, конечно, многое смущает. Очень смущает…

В этой смятенной, недоумевающей интонации, при которой он пытался сохранить какую-то видимость остаточной бодрости, и закончился тот наш разговор.

* * *

Потом я слышал голос его уже не по телефону и не во время личных встреч, а в газетах. В разных. От супердемократических «Курантов» до коммунистической «Гласности». Он действительно очень часто стал выступать с публицистикой. И публицистика эта…

Да что говорить: она в его устах, особенно поначалу, была для меня ну совершенно неожиданной. Такой резкий поворот в отношении к тем, кто установил новую власть! Недаром демпресса, поеживаясь и смущенно пристраивая «неудобные» его тексты под компромиссные рубрики типа «Свободная трибуна» или «Свой взгляд», нередко сопровождала их к тому же амортизирующими предисловиями: «Яростный сторонник всех демократических преобразований, он вдруг принес в нашу редакцию статью, которая, казалось бы, не должна принадлежать его перу — из-за симпатий к тем, за кого он сам голосовал».

Вот именно: и голосовал, и еще недавно всячески поддерживал, но теперь симпатий значительно поубавилось.

Я помню, какое сильное впечатление произвели на меня многие из этих материалов уже тогда, по мере их появления. А сейчас, когда Нина Александровна раскладывает передо мной высокий газетный ворох и я начинаю перечитывать публикации одну за другой, они как бы сливаются в единый страстный монолог, проникнутый горечью и болью.

* * *

«После августовской эйфории наступила апатия…»

Это «Литературная газета», 26 февраля 1992 года. Полгода спустя после «победы демократических сил».

Ну вот, эти силы, на которые он так надеялся, теперь у власти. И что же?

«Не хочется что-то мне умиляться и выражать восторги по поводу нашего демократического правительства. Не могу восхищаться и современными нуворишами и петь хвалу «рыночным» в кавычках реформам, ударившим по самому незащищенному слою нашего народа — по пенсионерам. Представляют ли наши молодые правители из команды Е. Гайдара, кто является ныне пенсионером?.. И вот на этих спасших Россию на фронтах Отечественной, восстановивших разрушенное войной хозяйство, честно трудившихся всю жизнь за нищенскую зарплату обрушились новые цены, сразу превратившие их в нищих, обесценившие их жалкие накопления, которые правительство не может, как выяснилось, компенсировать. Мало того, у ветеранов отнимается единственная значимая привилегия — освобождение от подоходного налога… Мне часто пишет один голландец. Так вот он, живущий в благополучной стране, чуть ли не в каждом письме говорит, как они обязаны русским, которые спасли их от фашистской чумы. А родное русское правительство не помнит этого. Позор!»

Вы поняли? Первая боль его — ветераны. Их положение, которое с приходом новой власти не улучшилось, а резко ухудшилось. Из самых глубин души вырывается у него:

«И если хоть один ветеран Отечественной войны помрет от голода, я первый выйду к «Белому дому» и стану требовать отставки правительства».

В устах демократа Кондратьева это прозвучало подобно разорвавшейся бомбе. А дальше… Дальше, от выступления к выступлению, его страдающий и гневный голос набирает все большую силу.

«Грабить вообще плохо, а грабить нищих стариков — этому и слов не найти. Негоже и президенту, если он дорожит уважением народа, бросать слова на ветер… Непримиримая оппозиция оказывается права. Вопит она, что Ельцин не выполняет обещаний, что ограбил народ, а он действительно обещаний не выполняет».

«Реформу начали делать люди, которые очень хорошо питались в детстве, а потому и смогли без особых колебаний и сомнений изъять у населения то, что они годами копили, как говорится, на черный день. Этот день, увы, наступил, а то, что собиралось для него, превратилось в пыль».

Он как бы бьет и бьет в эту точку, добиваясь хоть элементарной помощи хотя бы старикам.

«В первую очередь надо индексировать сбережения пенсионеров… Ветеранов-то войны, кстати, на всю Россию менее трех миллионов, наверное, осталось. Невелика цифра, к тому же с каждым годом уменьшающаяся на сотни тысяч. Если несколько лет промариновать, так и некому компенсировать будет, но как жить, господа, будете после этого, если, конечно, совесть какая-то есть в душе?»

Совесть… Это он обращается к власть имущим, которые принялись осуществлять свои цели за счет народа. Не обижая, однако, себя. Его остро задевает, что о себе-то новые хозяева позаботились не меньше, а гораздо больше прежних.

«К сожалению, марксистский тезис о том, что бытие определяет сознание, оказался в определенной мере справедливым — когда тебе живется неплохо, ты не хочешь видеть недостатки и несчастья вокруг. А именно в таком состоянии явно пребывают новые власти, начавшие среди прочего и с установления себе приличных окладов, и обеспечения других условий комфортного существования. Когда основная масса народа нуждается, это выглядит безнравственно».

«Повторяю: мы готовы терпеть, но, когда мы видим, что власти предержащие этого делать не собираются, мы их внутренне отторгаем. Не знаю, на кого будет дальше опираться Ельцин».

Да, мечталось о большей справедливости, а обернулось вопиющей несправедливостью.

«Вот и вышло: для кого — «шок», для кого — коммерческий шоп».

«В правительственных кругах слишком уж спокойно относятся к резкому, безжалостному делению общества на богатых и бедных. Надо поддерживать все, что хоть как-то работает или работало на народное благо».

Несправедливость в любых проявлениях вызывает у него бурное негодование и решительный протест. Вот напечатали «Куранты» беседу с одним из руководителей столицы под хлестким заголовком «Центр Москвы — не для бедных». Он тут же откликается в газете «Вечерний клуб»:

«И такое заявляет демократическая мэрия!.. Неужели уважаемый или не очень уважаемый зам. префекта не чувствует потрясающего цинизма своих высказываний?.. Во всяком случае, я, коренной москвич, защищавший город в 42-м, много написавший о Москве и москвичах, не буду голосовать за теперешний состав мэрии и за мэра».

Поводов для возмущения и тревоги более чем достаточно. Многое глубоко травмирует его. И он говорит об этом с предельной откровенностью. По толстовскому принципу: не могу молчать!

О развале СССР: «Мне и самому сговор в Беловежской Пуще показался не только малоэтичным, но и ведущим к непредсказуемым последствиям… Я сразу же написал об этом, но «Московские новости» не опубликовали, сказав, что поздно уже. Но происходящие события показали, что высказанные мной тогда сомнения в СНГ большей частью оправдались — ломать, как говорится, не строить».

О ваучерной приватизации: «Эта затея как раз и есть нагляднейший пример не слишком здравых, а еще и нравственно неразборчивых действий правительства. Здесь все удивляет и раздражает, начиная с келейности принятия решения…»