Это уж было слишком. Видит Бог, Микаэла щадила Барнаби, но он этого явно не оценил. Хуже того, глазами так и раздевает, от чего у нее мурашки по коже бегут.

И тут, к изумлению Микаэлы, надсмотрщик выбросил вперед свою мощную руку и рванул ее к себе. Увидев прямо перед собой хищно шевелящиеся губы Барнаби, Микаэла отпрянула и пнула его коленом между ног. Послышался яростный рев. Барнаби сделал шаг назад и размахнулся, но в этот же миг загремел грозный голос невесть откуда возникшего Люсьена:

— А ну не сметь, иначе будешь иметь дело со мной!

Впервые Микаэла была рада появлению Люсьена — оно спасло ее от жестокого удара. Пусть он ей и не нравился, но, надо отдать должное, Люсьен ощущал определенную ответственность за нее. Впрочем, подумала Микаэла, вполне возможно, что он собирается обернуть эту ситуацию себе на пользу.

Барнаби неохотно отпустил Микаэлу и сделал шаг назад, затем повернулся и заковылял прочь.

— Спасибо. — Микаэла поправила смятую одежду.

— Не за что. — Люсьен подошел ближе, не пересекая, однако, установленной ею невидимой границы. — Знаю, что ты считаешь себя неуязвимой, и все же будь с этим типом поосторожнее. В следующий раз меня может не оказаться рядом. И не забудь, что мужская гордость — дело тонкое. Барнаби считает, что ты вторгаешься на территорию, которая пять лет считалась принадлежавшей ему лично.

— А ты бы лучше просто уволил его. Ко всему прочему, он неоправданно жесток с полевыми рабочими. А поле — это как раз мой следующий объект.

Люсьен обреченно вздохнул: очередной стычки с Барнаби Харпстером не избежать, а ведь он будет в это время далеко отсюда.

— Ладно, я поговорю с ним, а ты пообещай мне держаться от него подальше.

— Договорились. Я собираюсь устроить здесь нечто вроде начальной школы для рабов, в том числе и тех, кто в поле. Ими никто не занимался, а я хочу обучить их чтению и письму. У них, как и у всех других, тоже есть право на отдых и бутерброд с соком, и мне кажется…

— О Господи, да угомонись же ты наконец! — прервал ее Люсьен. — Даже Рим не в один день строился.

— А мы вовсе не в Риме. Если не приняться за дело сразу, то ничего здесь никогда не изменится.

— Ну а когда эту кампанию выиграешь, чем намерена заняться?

— Следующая цель — ты, — не раздумывая откликнулась Миказла.

Люсьен, сверкнув глазами, насмешливо посмотрел на нее:

— К чему воевать, когда ты от одного моего поцелуя млеешь? Ты слишком большая трусиха, чтобы хотя бы попробовать, какова эта пища на вкус.

Микаэла воинственно выпятила подбородок:

— Думай что хочешь, но только знай — один раз ты взял меня силой, однако больше это не повторится.

— А что, сила-то ничего себе? — ухмыльнулся Люсьен.

— Да… Нет!

Микаэла попыталась было отскочить, но он мягко привлек ее к себе. Гордость не позволила ей избежать его крепких объятий, и та же самая гордость не позволяла высвободиться.

Люсьен слегка наклонился — как раз настолько, чтобы его чувственные губы оказались вблизи ее губ.

— Если уж ты у нас такая храбрая, то отчего бы тебе не поцеловать меня, милая женушка? Разве я такой же грубиян, как Барнаби?

— Нет! — Микаэла попыталась вздохнуть поглубже, но отчего-то не смогла.

— Разве не сошлись мы на том, что мука, которую мы разделили в брачную ночь, оказалась самой сладкой? — прошептал Люсьен. — И неужели ты откажешься заплатить за неограниченную свободу, которой пользовалась все эти десять дней, простым поцелуем? Тебе не хочется снова испытать меня? А вот мне не терпится убедиться, что ты способна зажечь во мне тот же огонь, что и в брачную ночь. Веришь ли, я помню каждый ее сладостный миг…

Микаэла, задыхаясь, ждала поцелуя, но Люсьен медлил. Терпения у него было явно больше, чем у нее. Ах, да какое все это на самом деле имеет значение? Ну, поцелуются они разок, что в этом страшного? В конце концов вовсю светит солнце, слуги вокруг суетятся, как комары. И все-таки любопытно, удастся ли этому мошеннику снова, как при первом свидании, пробудить в ней страсть. Она ведь уже не невинная девочка и перед Люсьеном не беззащитна. Пусть сорвет свой поцелуй, а после она удалится, торжествуя победу.

Микаэла закинула Люсьену руки на шею и приподнялась на цыпочках. Если на то пошло, она тоже способна быть бесстыдной! Губы их слились и… Она тут же прокляла собственную идиотскую самонадеянность. Вкус губ, дыхание, запах, исходивший от этого гиганта, не могли оставить ее равнодушной. Внезапно Микаэла перенеслась в ту ночь, когда проглотила первую каплю из чаши любви и отравилась ее ядом. По телу ее прокатились те же волны, так же защемило в груди. Сердце гулко забилось, дыхание стало тяжелым и прерывистым. Руки Люсьена скользнули вниз, знакомо легли на бедра, и Микаэла почувствовала, что расползается, как кисель, горит и сгорает от желания. Поцелуи его на этот раз оказались так же сладки или даже еще слаще.

О Господи, нельзя было этого допускать: запретные образы в памяти Микаэлы становились все ярче, голова ее шла кругом. Она вся изнемогала от неудовлетворенного желания, ей уже не хватало возбуждающих прикосновений его рук и губ…

Когда Люсьен выпустил ее и сделал шаг назад, у Микаэлы подогнулись колени, и, если бы он не поддержал ее, она скорее всего упала бы на землю. Хуже всего было то, что развратник знал: это он довел ее до такого состояния, причем всего одним лишь поцелуем.

— Извини, Мики. — Люсьен остановил взгляд на ее дрожащих губах. — Сейчас мне нужен только поцелуй, а закончить начатое мы сможем ночью, когда останемся вдвоем…

— Ни за что! Такого уговора не было. Свою часть пути я уже прошла, — заявила Микаэла, правда, не так твердо, как ей хотелось бы. Теперь они квиты, и Люсьену не удастся забраться к ней в постель после всех его похождений в тропических портах. Может, она и не настолько защищена от него, как хотелось бы, но все равно по своей воле спать с ним не будет. Ей необходимо как следует поработать, измотать себя, и тогда слабое тело останется бесчувственным к дразнящим ласкам.

Хваля себя за смекалку, Микаэла направилась к слугам. Ни одного сорняка в земле не останется. Она надеялась, что накрепко сомкнет глаза в тот самый момент, как голова ее коснется подушки. Пусть тогда Люсьен сам разбирается со своей мужской гордостью. Этот человек отдал ей всего лишь свое имя, но не сердце: оно принадлежит другой — той, память о которой не умирает; вот почему ей лучше держаться от него подальше. Она заставит себя не думать о нем, и точка, решила Микаэла.

— Не женщина, а ураган какой-то, — заметил Адриан, глядя на плантацию через окно. Микаэла и впрямь выдергивала сорняки, словно солдат, сошедшийся в рукопашной схватке с противником. Она задала такой темп, что никто за ней не поспевал.

— Говорю тебе, Люсьен, для нее ничего невозможного нет. Она всюду и во всем первая, словно всю жизнь ее лишали возможности сделать что-то. Я обещал не расспрашивать ее о прошлом и все же часто думаю, что же за жизнь она прежде вела.