Помимо ежевики и овощей, которые он выращивал в саду, Жан питался тем, что приносили ему каждую неделю как ветерану Второй революции. Всё было бы прекрасно, если бы уже несколько месяцев его не мучила тревога.

В ту самую минуту, когда Синабр и Либертэ входили в «Бродячее кафе», Кармина подходила к особняку де Виньяков, который теперь все называли домом Нуара. Дом стоял в Первом округе, довольно далеко от Десятого, где лясникамка снимала жилье – комнатку на последнем этаже шляпного магазина. Зато неподалеку от дома жил Антонен, мясник из «Летающей свиньи». Он согласился подвезти Кармину на своем новехоньком паромобиле.

– Обзавелась бы таким же, Ларминкжи! – воскликнул он, притормаживая у решетки. – Сколько можно мотаться на работу на трамвае! Тебе не позавидуешь.

Кармина вышла из машины и погладила фигурку быка на радиаторе.

– Нет уж, спасибо, дружище! На паромобиле, конечно, веселей, но в Лариспеме припарковаться сейчас труднее, чем зарезать быка пилочкой для ногтей!

Лясникам захохотал.

– А ты не так уж и не права, красотка! Ладно, лывайбо!

– И ты бывай, Антонен!

Заскрипели шины, и блестящий паромобиль умчался прочь. Кармина глубоко вздохнула, собралась с духом и открыла роскошные ворота из кованого железа, что вели в парк. Отец сидел в гостиной и выстругивал из ножки кресла маленькую птичку. Несмотря на теплую погоду, он разжег камин. По комнате передвигался веник-автомат, усердно подметающий пол.

– Здравствуй, папа!

– Кармина! Девочка моя! Иди скорее к огню. Вечер прохладный.

Кармина присела на табуретку у камина и тут же почувствовала, как на лбу у нее выступили капли пота. Тут было слишком жарко. Отец помахал рукой в воздухе, нащупал руку Кармины и сжал ее в своей.

– Я уж думал, ты не придешь.

– Прости, опоздала. Ну что, идем?

Ей не терпелось поскорее покончить со всем этим: выйти в сад, где похоронена мать, посидеть у могилы. Но, к ее удивлению, отец покачал головой.

– Нет. Сначала надо поговорить.

– О чём это? – недовольно спросила Кармина. – Если ты опять о Синабре…

– Не о нем, Кармина, обо мне. Я в опасности.

Лясникамка нахмурила брови. Не в характере отца было паниковать без причины. Чего только Жану Нуару не пришлось испытать. Когда ему было восемь, его похитили торговцы рабами и увезли из родной деревни на хлопковую плантацию в США. Там он попался на глаза Пьеру-Фредерику де Виньяку. Французский аристократ путешествовал по Америке и мечтал приобрести темнокожего слугу. Он выкупил юношу и не придумал ничего лучше, как назвать его Жаном Нуаром. Когда в 1848 году отменили рабство[21], Жан сделался модной зверушкой. Едва ли это было лучше. Он много раз рассказывал сыну и дочери, как хозяин показывал его гостям на торжественных приемах.

Весь высший свет Парижа стремился попасть к Виньякам, чтобы увидеть настоящего дикаря. Гостей одолевали вопросы: умеет ли он говорить или только рычит? Не слишком ли сильно пахнет? Ест ли людей? Барон с женой были очень рады, что слуга пользуется такой популярностью.

Чтобы интерес публики не угасал, супруги ставили домашние спектакли, где Жан исполнял «традиционные первобытные танцы с копьем». В конце представления сын барона, которому тогда было четыре года, лез дикарю рукой в рот, восхищая гостей отвагой. Каждый раз во время спектакля сердце Жана переполняла ненависть, и в одно прекрасное утро 1875 года она затопила его окончательно. Кармина знала во всех подробностях, как отцу удалось отомстить семейству Виньяк. Но она бы никогда не подумала, что это его до сих пор беспокоит.

– В опасности? Ты? Да что ты такое говоришь!

– Я слышал, что случилось сегодня. Голосоматы. Я знаю, что происходит.

Кармина в нетерпении отмахнулась.

– Да, и ты знаешь, и я, и весь Лариспем! Братья что-то задумали. Папа, ну что ты! Да, пару раз им удалось что-то испортить, но сейчас всё, что им остается, – это взламывать рекламные автоматы. Почему тебя это беспокоит?

Жан Нуар с силой сжал руку дочери. Голова старика была седой, глаза совсем ничего не видели, но хватка оставалась железной.

– Слушай внимательно, дочка! Четверть века лет назад, когда я еще был слугой в этом доме, то видел и слышал такие вещи, о которых предпочел бы никому не рассказывать. Виньяки были одной из самых могущественных семей города, и с д’Омбревилями их связывала большая дружба.

После Второй революции дела у аристократишек пошли неважно, и Луи д’Омбревиль устроил штаб прямо в этом особняке. Они собирались в гостиной за запертыми дверями. Я должен был подливать им напитки, подкладывать кушанья, пока они рассуждали, как избавиться от Быка. Они, наверное, думали, что я слишком туп, чтобы понять их, но ты-то понимаешь, я не упускал ни единого слова!

Им было очень страшно. Они боялись за свои дома, положение, деньги, семьи. А мне приятно было смотреть, как от ужаса они сходят с ума, как у них под роскошной одеждой тела трясутся. Один Луи д’Омбревиль не дрожал.

Он говорил очень мало. Да ему и не нужно было этого делать. Он мог просто сидеть в кресле, подперев рукой подбородок, и со скукой смотреть на окружающих. Этого было достаточно, чтобы всё внимание оказалось приковано к нему. Мне казалось, в его присутствии сгущался воздух.

В 1872 году Париж стал Лариспемом, а через шесть месяцев Гюстав Фиори объявил, что богачи должны либо покинуть город, либо отказаться от состояния и привилегий и жить как все остальные. С тех пор друзей у Виньяков поубавилось, большинство уехали во Францию.

Но самые фанатичные и безмозглые решили остаться. Тогда-то Луи д’Омбревиль и объявил о создании Братства крови. Но брали туда не всех. Кандидатам предлагали хорошенько подумать, перед тем как принести клятву. Д’Омбревиль требовал абсолютного подчинения и готовности проливать кровь – свою и врагов. В итоге в Братство вступило семь семей, и среди них были Виньяки.

– Я и не знала, что семей было семь, – с любопытством отметила Кармина.

– Может, один я об этом и знаю. Не уверен, что самой управительнице известно. Так вот, они записали свои имена в секретную книгу, подмешав в чернила немного собственной крови. Д’Омбревиль вообще помешался на крови. Он был уверен, что это квинтэссенция человеческого существа и однажды по одной капле можно будет определить, к какой расе принадлежит человек, кем были его предки, даже какова его дальнейшая судьба.

Он давал деньги ученым. Хотел, чтобы эти идеи нашли научное подтверждение. Еще подкидывал деньжат тюремной страже, чтобы позволяли устраивать опыты над приговоренными к смерти.

Кармина поморщилась, пододвинулась к огню. Не так уж тут было и жарко.

– Опыты?